Опубликовано в журнале «Родина» №11/2011
А тут добрый человек и подскажи: мол, старателей да рудознатцев, особенно удачливых, от которых казне большой доход идет, в армию не берут. Вот и отправился Данила вместо рекрутской приемной в уральские леса. Сейчас уж и не дознаешься, что в этом семейном предании правда, а что придумано. Одно скажу: в тех местах, откуда был он родом, любовью к камню болели многие.
А родился Данила Кондратьевич в середине XIX века в деревеньке Колташи, что на берегу небольшой речки Положихи. Был я в тех местах. Теперь это Режевской район Свердловской области. Красота, скажу я вам, несказанная. Да и где на Урале есть некрасивые места? Положихой речку назвали не то оттого, что струится она не спеша в непривычных для горного края пологих берегах, не то потому, что "положены" в эту землю и самоцветные камни, и золото, и руды, и бокситы. Эх, эти бы богатства да в добрые, а не жадные руки, и уж не под власть ленивой чиновничьей головы! А то, не поверите, в соседнем селе Черемисском кто-то засыпал дорогу щебенкой, но не из дешевого гранита, а из дорогого черного мрамора. В Шайтанке, что в пяти километрах, и того хлеще — дорожное покрытие из красивейшего камня переливта. В мире его месторождений раз-два — и обчелся. Одно из них как раз возле Шайтанки. Отшлифовать этот камень, отполировать, и откроет он свою красоту, напоминающую нежнейшую акварель. И вот эту-то "акварель" — да на ремонт дороги в сельской глубинке…
Самоцветные каменья и руды на Урале стали находить почти сразу же, как начали осваивать здешние края, не различая их до поры с соседней Сибирью. "А в казанской земле злато-серебро, в астраханской стране крупен жемчуг, а в сибирской стране честно каменье, соболиный мех", — говорилось в заговоре "на отыскание кладов", составленном, по-видимому, в то далекое время.
Вот о таких природных кладах, найденных на реке Нейве близ Мурзинского острога, и бил челом царю Михайло и Дмитрий Тумашевы в 1668 году. За что получили 164 рубля с полтиною и "позволение всякого звания людям искать как цветные камни, так и всякие руды".
С той давней поры и до революции Мурзинка, что расположилась в
Данила Зверев был как раз из числа тех пятнадцати тысяч знатоков, изыскателей и обработчиков камня, что доверху наполнили легендарную уральскую "малахитовую шкатулку" своими драгоценными изделиями. "Этому на камни всегда фартит, — судачили менее удачливые горщики. — Вона, два новых места присмотрел, да и в старых на самые хорошие занорыши попадает. На удивление везет человеку…"
Конечно, в старательском деле удача, "фарт" играют не последнюю роль. Только "фарт" он и есть "фарт", дурные деньги по-дурному и уходят. "Найдут золото, сразу верхового за водкой в деревню посылают. Мужики-старатели наденут красные рубахи и пируют, гуляют. Все и пропьют. А на следующей неделе золота-то и нет. Вот и пошел с сумой. Ненадежное дело это было. На удачливого. Люди и бросали, на завод шли, на лесозаготовки"(2).
Да, самоцветные камни искать да золото мыть — это тебе не дрова рубить. Дрова рубить: полено обрубишь, так заплатят, а тут день проходишь, другой промоешь — и ничего нет. Вот только затягивал старательский промысел пуще картежной игры. Из поколения в поколение передавали уральцы рассказы о своих чудаковатых земляках, отдавших и жизнь, и душу камню. Говорили о них разное: одни судачили, что, несмотря на ветхую одежонку и разваливающееся хозяйство, есть будто у них клад драгоценных камней, другие, наоборот, осуждали: мол, нечего им делать, вот и скребут день-деньской речной песок.
То, что мы называем бытом, у большинства старателей было неустроенным. Видимо, "одна, но пламенная страсть" к камню поглощала все остальное. Жил, например, в деревне Южаково, что на полпути между Колташами и Мурзинкой, аккурат тогда же, когда и Данила Зверев, старатель Сергей Хрисантьевич Южаков. Много лет подбирал он аметисты для дорогого колье, не из дешевых светлых, а из темных густо-фиолетовых камней, что при вечернем освещении загораются словно уголья. Добывал он свои сокровища в полузалитых водой ямах, и главной радостью в жизни у него было достать со дна котомки замусоленную тряпицу, разложить на столе перед собеседником свои сокровища и не торопясь, обстоятельно объяснять потерявшему дар речи слушателю, каких камней ему еще недостает для полного счастья.
К послереволюционной жизни Хрисантыч приспособиться не сумел, не смог простить новой власти, что реквизировала она его мечту, и потому вскоре "загремел под фанфары" в Тобольские края. Когда дряхлым стариком вернулся на родной Урал, передавать свой богатый старательский опыт было уже некому: сыновья оставили старательское ремесло и, как все, стали растить хлеб. Тогда Христантыч бросил семью и свой деревенский домишко, ушел в лес и стал отшельником. Там и скончался.
Но Данила Зверев не был ни идеалистом, ни романтиком. Не верил он ни в девку Азовку, ни в свинью, якобы указывающую золото, а доверял только своему уму, труду и смекалке. Чуть только потеплеет и земля станет податлива кайле или лопате, брал Данила Кондратьевич котомочку с краюхой хлеба и отправлялся в горы или к местам добычи рассыпного золота. В отличие от других горщиков ямы не рыл, а копался в отвалах золотоносного песка. Там и подмечал ценнейшие камешки, которых другие не видели.
Домой обычно возвращался с котомкой, полной камней, не имевших никакой рыночной ценности. Однако для Зверева эти серые булыжники были поистине бесценными "следками" и "приметливыми галечками", по которым он распознавал кратчайшую дорожку к драгоценным кладовым седого Урала. Таким неграмотным ученым и изобразил его П. П. Бажов в сказе "Далевое глядельце".
Одно утаил от читателей автор "Малахитовой шкатулки": был Данила-мастер не только выдающимся горщиком, но и удачливым предпринимателем. Скупать камни начал еще в молодости. Со временем помимо отмытых кристаллов стал у местных старателей по дешевке покупать и "полуфабрикат" — крупнозернистые пески-эфеля, что остаются в лотке после золотой или платиновой промывки. В них, рассказывал, находил рубины и сапфиры до 20 карат. У одного из старателей купил Зверев алмаз. Купил за пятерку, а продал за золотой. И хоть не богат Урал этим драгоценным камнем, в руках у Данилы-мастера этих окаменевших слезинок перебывало не меньше десятка.
Революция сильно поприжала старателей — и индивидуалов, и артельщиков. Однако хорошему работнику найдется место при любой власти. Из родной уральской глухомани подался Данила Зверев в Екатеринбург, где сделался оценщиком при банках и горных предприятиях. Помимо камней, поступающих с рудников и приисков, занимался экспертизой многочисленных минералогических коллекций, брошенных их владельцами в революционной круговерти.
Умер Данила Кондратьевич перед самой войной. До последних дней продолжал возиться с камнем и вместе с собой в холодную уральскую землю унес, может быть, главную тайну своей жизни: где-то в Колташах перед отъездом в Екатеринбург зарыл он от греха подальше свою богатейшую коллекцию отборных зеленых хризолитов и редкостный кристалл алмаза, что нашел, сказывают, в желтых песках неширокой уральской речки Положихи.
Примечания
1. Записал от П. Е. Минеева в д. Липовке Режевского р-на Свердловской области.
2. Записал от Н. С. Лукояновой в г. Нижняя Салда Свердловской области.
источник
Я, внучка Данилы Кондратьевича Зверева. Моя мама, Мащенко Муза Даниловна, последняя дочка Данилы Кондратьевича (умерла мама в 2001г.), а его жена Мария Николаевна умерла в 1978г. 6 внуков у Данилушки (так в нашей огромной семье звали Д.К.),13 правнуков,17 праправнуков. Большинство нас живут в Екатеринбурге.
Д. К. Зверев был неграмотным человеком и читать (как некоторые пишут) не мог. Он даже на важных документах вместо подписи ставил три креста (Ф.И.О.).
Во-вторых, первый свой камень он сам нашел, а не купил. Было ему лет 8, Данилушка упросил бабушку отпустить его с горщиками в лес. В лесу застала гроза — он спрятался под корни поваленного дерева, подняв голову вверх, Данилка заметил, что в корнях что-то сверкнуло — он взял этот грязный камешек. Вечером Данилка показал этот камешек одному из горщиков, тот взял ничего не сказав, а мальчишке дал несколько монет — тот обрадовался, что бабушке может помочь. А через какое-то время Данилке сказали, что этот горщик разбогател (оказалось, что этот камешек-алмаз).
Дальше я прилагаю мамины воспоминания.
Родилась я 14 мая 1924 года в гор. Свердловске на бывшей ул. Коробковская д.10, кв.3, сейчас это ул. Октябрьской революции. Но очень жаль, что дома под №10 уже нет. Город растет. Да, в прямом смысле я родилась в этом доме. Папа не хотел, чтобы мама рожала в больнице, привез (так рассказывала мама) он на извозчике акушерку ,и я родилась дома. И крестили меня тоже дома. Папа был верующий человек и в тоже время он не очень-то доверял церковнослужителям.
привезли из церкви купель (которую он велел вымыть до блеска).Папин большой друг Петр Махаев, часто вспоминал, как Данилушка (так он его звал) проверял теплая ли вода в купеле чисто ли все приготовлено. И не дай Бог, не пахнет ли от священника спиртным. Имя мне дали по церковной книге, на май месяц было несколько имен, но почему-то выбрали мне — Муза. В детстве меня папа и мама звали Муня.
Как вспоминала Александра Спиридоновна, это старшая сноха папы, жена старшего сына Ивана Даниловича: «Данила Кондратьевич мог часами сидеть и смотреть на кроватку, где ты лежала, а уж когда подросла, то все свободное время проводил с тобой, все твои прихоти выполнял и Марие Николаевне (так звали мою маму) не только шлепнуть тебя, но и крикнуть на тебя не разрешал.» И я очень отца любила, да и сейчас я вспоминаю о нем с большой любовью. Мне через два месяца будет 58 лет, но такого человека, как был мой отец я не встречала. Был он добрым, честным, старался каждому чем-нибудь помочь, любил сделать кому-нибудь добро. Папа умер мне было 14 лет, и сколько я помню, он всегда был приветлив, и ни разу я не слышала, чтобы он ругался. Если он был сердит на кого-нибудь, то он молчал, и это все знали, что Данила Кондратьевич сердится. Папа страшно не любил тех людей, которые ругались нецензурно и тех, кто употреблял спиртное.
Папа совсем не пил никаких напитков, даже квас. Он предпочитал ключевую воду. У папы было много друзей и знакомых. Редкий день проходил, чтобы у нас не было народа. То из деревень приезжали к папе за советом, за помощью, а то приезжали в город по делам, за покупками и обязательно заводились разговоры о житье, о новостях, папа любил слушать собеседника и все-то что было ему интересно.
Знакомые, которые жили в Свердловске и дети папы, были у нас почти каждый день. И сам он часто к кому-нибудь ходил, то это были деловые визиты, а то и так попроведовать, как он говорил. И часто он брал меня с собой. Любила я ходить к В. Шахмину , у него было много голубей и кошек, жил он от нас недалеко, сейчас это ул. Попова, третий дом от ул. Вайнера. Часто мы ходили в горный институт, на гранильную фабрику. Папа всегда ходил пешком. И когда видел, что я уставала, то брал меня на руки. Брал меня папа и в цирк. Цирк в Свердловске был только летом, и если папа был в отъезде, и приезжал на французскую борьбу Поддубный (он любил этого борца), то мы обязательно ходили.
Брал меня он с собой несколько раз и в деревню. Ехали мы поездом до Невьянска. В Невьянске он нанимал лошадь и ехали до Колташей. Отец редко садился в телегу, говорил что лошади тяжело. Шел он недалеко где-нибудь от дороги, все что-нибудь высматривал. И когда дорога шла под горку, то хозяин лошади подзывал отца, чтобы хоть немного он проехал. По дороге папу интересовало все: красивые цветы, большой куст черемухи, пение птиц. В деревне останавливались мы у Липы, так у нас дома звали Липистину Сидоровну (кажется, так ее отчество). В дорогу мама сушила как-то особенно сухари. И когда мы бродили по лесу и находили родничок, то обязательно макали сухари в родниковую воду и запивали холодной, чистой водой. Папа не ел мясного, молочного. Его любимая еда: это рыба, овощи, фрукты, сладости.
Ездили мы к папиной сестре Василисе Кондратьевне, на разработки малахита. Но все это я помню смутно, мне было тогда лет 7-8.
У папы своих лошадей не было. Ездил он в деревню поездом, а потом на лошадях. А когда, говорят, он был молодым, то из деревни до Екатеринбурга ходил пешком. Летом папа ездил в лес, а зимой разбирал камни, собирал коллекции, выполнял заказы, или что-нибудь мастерил для себя из дерева. Вставал он утром рано и все чем-то был занят.
Разница в годах между папой и мамой была большая (40 лет). Мама родилась в Эстонии гор. Веземберг. На Урал она приехала в 1918 году.
Я не помню, чтобы папа и мама когда-нибудь между собой спорили. Мама не работала, отец не разрешал, он говорил: «Жена должна быть хозяйкой дома, ей работы и дома хватит.» Мама все делала сама: шила, вязала, очень вкусно готовила любые блюда. И когда у нас бывали гости, особенно в день рождения папы, пасху, рождество, то делалось все, чтобы гости были довольны. Спиртного на столе никогда не было. Как сейчас помню, у папы в такие дни были такие веселые глаза, и он старался все шутить и рассказывал истории из своей жизни. Папины знакомые были люди почтенного возраста, они называли мою маму «Машенька», а папа при людях называл ее Мария Николаевна, и папины дети и снохи звали ее Николаевна.
Несмотря на возраст папа редко жаловался на здоровье. Если у него начинало ломить спину или болели руки, ноги — мама натирала его редичным соком. Лекарства его были: лук, чеснок, мед, малина, клюква. Зимой он пил чай из сухих трав. Врачей он не признавал. С малых лет, копаясь в земле и воде, у него на руках некоторые пальцы не разгибались, были полусогнутыми. И все равно у него руки были красивые.
Мама помогала сортировать камни, мыть, укладывать в ящики, заворачивая в вату или бумагу. Она довольно хорошо разбиралась в самоцветах. И мне отец давал не трудную работу. Если собирали коллекцию, я укладывала вату на дно ячеек, вытирала или мыла образцы. Папа рассказывал где, какой камень нашел, что можно из него сделать или лучше оставить в первозданном виде. В теплые дни папа больше работал в сарае, или еще называли каретник – это у хозяина дома раньше находились здесь пролетки, фаэтоны; он держал выездных лошадей. Сарай был большой, потолок высокий, дверь или лучше сказать ворота были разложены по месторождению и названию. Отец не любил беспорядка. Он всегда знал, где, что лежит. Где-то в году 1931 или 1932 этот каретник заняли под овощной склад, а нам и другим жителям дома сделали небольшие дровянники. Вскоре, папа уже в лес не ездил, его приглашали работать в ГПУ. Где он работал экспертом по драгоценным металлам и самоцветам. Папа был совсем не грамотным, если надо было расписаться, он ставил три жирных креста; это имя, отчество и фамилия.
Данила Кондратьевич Зверев. 1926 год. Источник |
Осенью 1935г. Папа заболел, помутился рассудок, парализовало всю левую половину, потерял речь: Папе дали небольшую пенсию. Мама сразу же пошла работать. Работала она в столовой, а потом в школьном буфете. Папа проболел 3 года. Ухаживать за папой помогала маме Александра Спиридоновна, хороший она была человек. Мама рано уходила на работу, я в школу. И умывала, и кормила, пока я не приходила домой, бабушка Саша, так я звала Александру Спиридоновну. Вечером мама и бабушка Саша купали папу, как ребенка в корыте. Меняли белье, пеленки. Он года полтора совсем не вставал, никого не узнавал. Только маму как-то узнавал, заслышав, что она пришла, он издавал веселые звуки и протягивал правую руку. Она каждый раз приносила ему что-нибудь вкусное и ложила в руку. Как вспомнить те годы, как тяжело было маме, как она ухаживала и заботилась о папе, диву даешься, сколько может быть силы в человеке чтобы все пережить. А ей тем более, говорила она по-русски плохо, малограмотная, без специальности и сами те годы были страшными. Из папиных детей за годы болезни к нам приходили Алексей Данилович и Дмитрий Данилович, а остальные не навещали отца. Григорий Данилович через людей передал маме: «Можете определить отца в дом старчества, а мне помогать нечем.» И с тех детских лет, у меня не лежит душа к ним. Может быть, я в чем-то и не права, но не могу поделать с собой ничего.
А маме, я благодарна за все, за отца и за то, что она помогла мне вырастить 6х детей, и успела понянчить своих правнуков.
Папа умирал днем, это заметила Александра Спиридоновна, я побежала за мамой в школу. Когда мама подошла к папе и прикоснулась свой рукой к его щеке, он как бы на миг пришел в сознание: «Ухожу я, мама, как вы будите жить?» — и все.
Похоронили папу на Лютеранском кладбище, оно было самое красивое и тихое кладбище Свердловска. И Дмитрий Данилович жил в Пионерском поселке, ул. Милицейская, он чаще всех был на могиле. Жаль, что этот разговор не состоялся лет 5-6 тому назад, когда была жива мама. Она любила рассказывать о папе, как он ездил в Ленинград на совещание геологов. Как ездил в…(на этом прерывается мамин рассказ).