| В копилку краеведа
Воспоминания о Даниле Кондратьевиче Звереве — уральском горщике, его внучки Светланы.
О «фартовом» старателе и знатоке самоцветов
Владислав ЛИПАТОВ, кандидат филологических наук
Опубликовано в журнале «Родина» №11/2011
Опубликовано в журнале «Родина» №11/2011
Никогда не быть Даниле Звереву первостатейным
горщиком, если бы не армия. Еще та, дореволюционная, царская. Уж очень не
хотелось молодому уральскому парню менять родительский дом на солдатскую
казарму. Надо сказать, что причины для нелюбви к армейской службе у Данилы
Кондратьевича были. Деду его, Игнатию Логиновичу, за какую-то провинность в 37
лет забрили лоб, и вернулся он с воинской службы спустя четверть века стариком.
Вот с того разу и стали в семье Зверевых смотреть на солдатскую службу как на
кабалу.
А тут добрый человек и подскажи: мол, старателей да рудознатцев, особенно удачливых, от которых казне большой доход идет, в армию не берут. Вот и отправился Данила вместо рекрутской приемной в уральские леса. Сейчас уж и не дознаешься, что в этом семейном предании правда, а что придумано. Одно скажу: в тех местах, откуда был он родом, любовью к камню болели многие.
А родился Данила Кондратьевич в середине XIX века в деревеньке Колташи, что на берегу небольшой речки Положихи. Был я в тех местах. Теперь это Режевской район Свердловской области. Красота, скажу я вам, несказанная. Да и где на Урале есть некрасивые места? Положихой речку назвали не то оттого, что струится она не спеша в непривычных для горного края пологих берегах, не то потому, что "положены" в эту землю и самоцветные камни, и золото, и руды, и бокситы. Эх, эти бы богатства да в добрые, а не жадные руки, и уж не под власть ленивой чиновничьей головы! А то, не поверите, в соседнем селе Черемисском кто-то засыпал дорогу щебенкой, но не из дешевого гранита, а из дорогого черного мрамора. В Шайтанке, что в пяти километрах, и того хлеще — дорожное покрытие из красивейшего камня переливта. В мире его месторождений раз-два — и обчелся. Одно из них как раз возле Шайтанки. Отшлифовать этот камень, отполировать, и откроет он свою красоту, напоминающую нежнейшую акварель. И вот эту-то "акварель" — да на ремонт дороги в сельской глубинке…
Самоцветные каменья и руды на Урале стали находить почти сразу же, как начали осваивать здешние края, не различая их до поры с соседней Сибирью. "А в казанской земле злато-серебро, в астраханской стране крупен жемчуг, а в сибирской стране честно каменье, соболиный мех", — говорилось в заговоре "на отыскание кладов", составленном, по-видимому, в то далекое время.
Вот о таких природных кладах, найденных на реке Нейве близ Мурзинского острога, и бил челом царю Михайло и Дмитрий Тумашевы в 1668 году. За что получили 164 рубля с полтиною и "позволение всякого звания людям искать как цветные камни, так и всякие руды".
С той давней поры и до революции Мурзинка, что расположилась в80
километрах от бывшей "столицы царства
Демидовых" — Нижнего Тагила, слыла своеобразной "меккой"
уральских горщиков. Каждый год в девятую пятницу после Пасхи собирались и
добытчики, и огранщики, и просто любопытствующие на торги. Минералы
раскладывали на грубо сколоченных столах. "С виду, — рассказывали
очевидцы, — иной камень и ничего не оказывает, а как его огранят, так он так
засияет, ну, скажи, прямо глазам больно. Ох, и камня этого раньше было! Прямо
тарелками, шапками продавали"(1). Правда, в природном виде увидеть его
будущую сверкающую самоцветными гранями красоту могли разве что знатоки.
Данила Зверев был как раз из числа тех пятнадцати тысяч знатоков, изыскателей и обработчиков камня, что доверху наполнили легендарную уральскую "малахитовую шкатулку" своими драгоценными изделиями. "Этому на камни всегда фартит, — судачили менее удачливые горщики. — Вона, два новых места присмотрел, да и в старых на самые хорошие занорыши попадает. На удивление везет человеку…"
Конечно, в старательском деле удача, "фарт" играют не последнюю роль. Только "фарт" он и есть "фарт", дурные деньги по-дурному и уходят. "Найдут золото, сразу верхового за водкой в деревню посылают. Мужики-старатели наденут красные рубахи и пируют, гуляют. Все и пропьют. А на следующей неделе золота-то и нет. Вот и пошел с сумой. Ненадежное дело это было. На удачливого. Люди и бросали, на завод шли, на лесозаготовки"(2).
Да, самоцветные камни искать да золото мыть — это тебе не дрова рубить. Дрова рубить: полено обрубишь, так заплатят, а тут день проходишь, другой промоешь — и ничего нет. Вот только затягивал старательский промысел пуще картежной игры. Из поколения в поколение передавали уральцы рассказы о своих чудаковатых земляках, отдавших и жизнь, и душу камню. Говорили о них разное: одни судачили, что, несмотря на ветхую одежонку и разваливающееся хозяйство, есть будто у них клад драгоценных камней, другие, наоборот, осуждали: мол, нечего им делать, вот и скребут день-деньской речной песок.
То, что мы называем бытом, у большинства старателей было неустроенным. Видимо, "одна, но пламенная страсть" к камню поглощала все остальное. Жил, например, в деревне Южаково, что на полпути между Колташами и Мурзинкой, аккурат тогда же, когда и Данила Зверев, старатель Сергей Хрисантьевич Южаков. Много лет подбирал он аметисты для дорогого колье, не из дешевых светлых, а из темных густо-фиолетовых камней, что при вечернем освещении загораются словно уголья. Добывал он свои сокровища в полузалитых водой ямах, и главной радостью в жизни у него было достать со дна котомки замусоленную тряпицу, разложить на столе перед собеседником свои сокровища и не торопясь, обстоятельно объяснять потерявшему дар речи слушателю, каких камней ему еще недостает для полного счастья.
К послереволюционной жизни Хрисантыч приспособиться не сумел, не смог простить новой власти, что реквизировала она его мечту, и потому вскоре "загремел под фанфары" в Тобольские края. Когда дряхлым стариком вернулся на родной Урал, передавать свой богатый старательский опыт было уже некому: сыновья оставили старательское ремесло и, как все, стали растить хлеб. Тогда Христантыч бросил семью и свой деревенский домишко, ушел в лес и стал отшельником. Там и скончался.
Но Данила Зверев не был ни идеалистом, ни романтиком. Не верил он ни в девку Азовку, ни в свинью, якобы указывающую золото, а доверял только своему уму, труду и смекалке. Чуть только потеплеет и земля станет податлива кайле или лопате, брал Данила Кондратьевич котомочку с краюхой хлеба и отправлялся в горы или к местам добычи рассыпного золота. В отличие от других горщиков ямы не рыл, а копался в отвалах золотоносного песка. Там и подмечал ценнейшие камешки, которых другие не видели.
Домой обычно возвращался с котомкой, полной камней, не имевших никакой рыночной ценности. Однако для Зверева эти серые булыжники были поистине бесценными "следками" и "приметливыми галечками", по которым он распознавал кратчайшую дорожку к драгоценным кладовым седого Урала. Таким неграмотным ученым и изобразил его П. П. Бажов в сказе "Далевое глядельце".
Одно утаил от читателей автор "Малахитовой шкатулки": был Данила-мастер не только выдающимся горщиком, но и удачливым предпринимателем. Скупать камни начал еще в молодости. Со временем помимо отмытых кристаллов стал у местных старателей по дешевке покупать и "полуфабрикат" — крупнозернистые пески-эфеля, что остаются в лотке после золотой или платиновой промывки. В них, рассказывал, находил рубины и сапфиры до 20 карат. У одного из старателей купил Зверев алмаз. Купил за пятерку, а продал за золотой. И хоть не богат Урал этим драгоценным камнем, в руках у Данилы-мастера этих окаменевших слезинок перебывало не меньше десятка.
Революция сильно поприжала старателей — и индивидуалов, и артельщиков. Однако хорошему работнику найдется место при любой власти. Из родной уральской глухомани подался Данила Зверев в Екатеринбург, где сделался оценщиком при банках и горных предприятиях. Помимо камней, поступающих с рудников и приисков, занимался экспертизой многочисленных минералогических коллекций, брошенных их владельцами в революционной круговерти.
Умер Данила Кондратьевич перед самой войной. До последних дней продолжал возиться с камнем и вместе с собой в холодную уральскую землю унес, может быть, главную тайну своей жизни: где-то в Колташах перед отъездом в Екатеринбург зарыл он от греха подальше свою богатейшую коллекцию отборных зеленых хризолитов и редкостный кристалл алмаза, что нашел, сказывают, в желтых песках неширокой уральской речки Положихи.
Примечания
1. Записал от П. Е. Минеева в д. Липовке Режевского р-на Свердловской области.
2. Записал от Н. С. Лукояновой в г. Нижняя Салда Свердловской области.
источник
А тут добрый человек и подскажи: мол, старателей да рудознатцев, особенно удачливых, от которых казне большой доход идет, в армию не берут. Вот и отправился Данила вместо рекрутской приемной в уральские леса. Сейчас уж и не дознаешься, что в этом семейном предании правда, а что придумано. Одно скажу: в тех местах, откуда был он родом, любовью к камню болели многие.
А родился Данила Кондратьевич в середине XIX века в деревеньке Колташи, что на берегу небольшой речки Положихи. Был я в тех местах. Теперь это Режевской район Свердловской области. Красота, скажу я вам, несказанная. Да и где на Урале есть некрасивые места? Положихой речку назвали не то оттого, что струится она не спеша в непривычных для горного края пологих берегах, не то потому, что "положены" в эту землю и самоцветные камни, и золото, и руды, и бокситы. Эх, эти бы богатства да в добрые, а не жадные руки, и уж не под власть ленивой чиновничьей головы! А то, не поверите, в соседнем селе Черемисском кто-то засыпал дорогу щебенкой, но не из дешевого гранита, а из дорогого черного мрамора. В Шайтанке, что в пяти километрах, и того хлеще — дорожное покрытие из красивейшего камня переливта. В мире его месторождений раз-два — и обчелся. Одно из них как раз возле Шайтанки. Отшлифовать этот камень, отполировать, и откроет он свою красоту, напоминающую нежнейшую акварель. И вот эту-то "акварель" — да на ремонт дороги в сельской глубинке…
Самоцветные каменья и руды на Урале стали находить почти сразу же, как начали осваивать здешние края, не различая их до поры с соседней Сибирью. "А в казанской земле злато-серебро, в астраханской стране крупен жемчуг, а в сибирской стране честно каменье, соболиный мех", — говорилось в заговоре "на отыскание кладов", составленном, по-видимому, в то далекое время.
Вот о таких природных кладах, найденных на реке Нейве близ Мурзинского острога, и бил челом царю Михайло и Дмитрий Тумашевы в 1668 году. За что получили 164 рубля с полтиною и "позволение всякого звания людям искать как цветные камни, так и всякие руды".
С той давней поры и до революции Мурзинка, что расположилась в
Данила Зверев был как раз из числа тех пятнадцати тысяч знатоков, изыскателей и обработчиков камня, что доверху наполнили легендарную уральскую "малахитовую шкатулку" своими драгоценными изделиями. "Этому на камни всегда фартит, — судачили менее удачливые горщики. — Вона, два новых места присмотрел, да и в старых на самые хорошие занорыши попадает. На удивление везет человеку…"
Конечно, в старательском деле удача, "фарт" играют не последнюю роль. Только "фарт" он и есть "фарт", дурные деньги по-дурному и уходят. "Найдут золото, сразу верхового за водкой в деревню посылают. Мужики-старатели наденут красные рубахи и пируют, гуляют. Все и пропьют. А на следующей неделе золота-то и нет. Вот и пошел с сумой. Ненадежное дело это было. На удачливого. Люди и бросали, на завод шли, на лесозаготовки"(2).
Да, самоцветные камни искать да золото мыть — это тебе не дрова рубить. Дрова рубить: полено обрубишь, так заплатят, а тут день проходишь, другой промоешь — и ничего нет. Вот только затягивал старательский промысел пуще картежной игры. Из поколения в поколение передавали уральцы рассказы о своих чудаковатых земляках, отдавших и жизнь, и душу камню. Говорили о них разное: одни судачили, что, несмотря на ветхую одежонку и разваливающееся хозяйство, есть будто у них клад драгоценных камней, другие, наоборот, осуждали: мол, нечего им делать, вот и скребут день-деньской речной песок.
То, что мы называем бытом, у большинства старателей было неустроенным. Видимо, "одна, но пламенная страсть" к камню поглощала все остальное. Жил, например, в деревне Южаково, что на полпути между Колташами и Мурзинкой, аккурат тогда же, когда и Данила Зверев, старатель Сергей Хрисантьевич Южаков. Много лет подбирал он аметисты для дорогого колье, не из дешевых светлых, а из темных густо-фиолетовых камней, что при вечернем освещении загораются словно уголья. Добывал он свои сокровища в полузалитых водой ямах, и главной радостью в жизни у него было достать со дна котомки замусоленную тряпицу, разложить на столе перед собеседником свои сокровища и не торопясь, обстоятельно объяснять потерявшему дар речи слушателю, каких камней ему еще недостает для полного счастья.
К послереволюционной жизни Хрисантыч приспособиться не сумел, не смог простить новой власти, что реквизировала она его мечту, и потому вскоре "загремел под фанфары" в Тобольские края. Когда дряхлым стариком вернулся на родной Урал, передавать свой богатый старательский опыт было уже некому: сыновья оставили старательское ремесло и, как все, стали растить хлеб. Тогда Христантыч бросил семью и свой деревенский домишко, ушел в лес и стал отшельником. Там и скончался.
Но Данила Зверев не был ни идеалистом, ни романтиком. Не верил он ни в девку Азовку, ни в свинью, якобы указывающую золото, а доверял только своему уму, труду и смекалке. Чуть только потеплеет и земля станет податлива кайле или лопате, брал Данила Кондратьевич котомочку с краюхой хлеба и отправлялся в горы или к местам добычи рассыпного золота. В отличие от других горщиков ямы не рыл, а копался в отвалах золотоносного песка. Там и подмечал ценнейшие камешки, которых другие не видели.
Домой обычно возвращался с котомкой, полной камней, не имевших никакой рыночной ценности. Однако для Зверева эти серые булыжники были поистине бесценными "следками" и "приметливыми галечками", по которым он распознавал кратчайшую дорожку к драгоценным кладовым седого Урала. Таким неграмотным ученым и изобразил его П. П. Бажов в сказе "Далевое глядельце".
Одно утаил от читателей автор "Малахитовой шкатулки": был Данила-мастер не только выдающимся горщиком, но и удачливым предпринимателем. Скупать камни начал еще в молодости. Со временем помимо отмытых кристаллов стал у местных старателей по дешевке покупать и "полуфабрикат" — крупнозернистые пески-эфеля, что остаются в лотке после золотой или платиновой промывки. В них, рассказывал, находил рубины и сапфиры до 20 карат. У одного из старателей купил Зверев алмаз. Купил за пятерку, а продал за золотой. И хоть не богат Урал этим драгоценным камнем, в руках у Данилы-мастера этих окаменевших слезинок перебывало не меньше десятка.
Революция сильно поприжала старателей — и индивидуалов, и артельщиков. Однако хорошему работнику найдется место при любой власти. Из родной уральской глухомани подался Данила Зверев в Екатеринбург, где сделался оценщиком при банках и горных предприятиях. Помимо камней, поступающих с рудников и приисков, занимался экспертизой многочисленных минералогических коллекций, брошенных их владельцами в революционной круговерти.
Умер Данила Кондратьевич перед самой войной. До последних дней продолжал возиться с камнем и вместе с собой в холодную уральскую землю унес, может быть, главную тайну своей жизни: где-то в Колташах перед отъездом в Екатеринбург зарыл он от греха подальше свою богатейшую коллекцию отборных зеленых хризолитов и редкостный кристалл алмаза, что нашел, сказывают, в желтых песках неширокой уральской речки Положихи.
Примечания
1. Записал от П. Е. Минеева в д. Липовке Режевского р-на Свердловской области.
2. Записал от Н. С. Лукояновой в г. Нижняя Салда Свердловской области.
источник
_____________________________________________________________________
29 января 2012
Я, внучка Данилы Кондратьевича Зверева. Моя мама, Мащенко Муза Даниловна, последняя дочка Данилы Кондратьевича (умерла мама в 2001г.), а его жена Мария Николаевна умерла в 1978г. 6 внуков у Данилушки (так в нашей огромной семье звали Д.К.),13 правнуков,17 праправнуков. Большинство нас живут в Екатеринбурге.
Я, внучка Данилы Кондратьевича Зверева. Моя мама, Мащенко Муза Даниловна, последняя дочка Данилы Кондратьевича (умерла мама в 2001г.), а его жена Мария Николаевна умерла в 1978г. 6 внуков у Данилушки (так в нашей огромной семье звали Д.К.),13 правнуков,17 праправнуков. Большинство нас живут в Екатеринбурге.
Во-первых, хочется сказать тем, кто пишет о Д.К.: «Будьте добры, вначале конкретно узнайте о жизни человека, а затем уже ваяйте».
Д. К. Зверев был неграмотным человеком и читать (как некоторые пишут) не мог. Он даже на важных документах вместо подписи ставил три креста (Ф.И.О.).
Во-вторых, первый свой камень он сам нашел, а не купил. Было ему лет 8, Данилушка упросил бабушку отпустить его с горщиками в лес. В лесу застала гроза — он спрятался под корни поваленного дерева, подняв голову вверх, Данилка заметил, что в корнях что-то сверкнуло — он взял этот грязный камешек. Вечером Данилка показал этот камешек одному из горщиков, тот взял ничего не сказав, а мальчишке дал несколько монет — тот обрадовался, что бабушке может помочь. А через какое-то время Данилке сказали, что этот горщик разбогател (оказалось, что этот камешек-алмаз).
Дальше я прилагаю мамины воспоминания.
Родилась я 14 мая 1924 года в гор. Свердловске на бывшей ул. Коробковская д.10, кв.3, сейчас это ул. Октябрьской революции. Но очень жаль, что дома под №10 уже нет. Город растет. Да, в прямом смысле я родилась в этом доме. Папа не хотел, чтобы мама рожала в больнице, привез (так рассказывала мама) он на извозчике акушерку ,и я родилась дома. И крестили меня тоже дома. Папа был верующий человек и в тоже время он не очень-то доверял церковнослужителям.
привезли из церкви купель (которую он велел вымыть до блеска).Папин большой друг Петр Махаев, часто вспоминал, как Данилушка (так он его звал) проверял теплая ли вода в купеле чисто ли все приготовлено. И не дай Бог, не пахнет ли от священника спиртным. Имя мне дали по церковной книге, на май месяц было несколько имен, но почему-то выбрали мне — Муза. В детстве меня папа и мама звали Муня.
Как вспоминала Александра Спиридоновна, это старшая сноха папы, жена старшего сына Ивана Даниловича: «Данила Кондратьевич мог часами сидеть и смотреть на кроватку, где ты лежала, а уж когда подросла, то все свободное время проводил с тобой, все твои прихоти выполнял и Марие Николаевне (так звали мою маму) не только шлепнуть тебя, но и крикнуть на тебя не разрешал.» И я очень отца любила, да и сейчас я вспоминаю о нем с большой любовью. Мне через два месяца будет 58 лет, но такого человека, как был мой отец я не встречала. Был он добрым, честным, старался каждому чем-нибудь помочь, любил сделать кому-нибудь добро. Папа умер мне было 14 лет, и сколько я помню, он всегда был приветлив, и ни разу я не слышала, чтобы он ругался. Если он был сердит на кого-нибудь, то он молчал, и это все знали, что Данила Кондратьевич сердится. Папа страшно не любил тех людей, которые ругались нецензурно и тех, кто употреблял спиртное.
Папа совсем не пил никаких напитков, даже квас. Он предпочитал ключевую воду. У папы было много друзей и знакомых. Редкий день проходил, чтобы у нас не было народа. То из деревень приезжали к папе за советом, за помощью, а то приезжали в город по делам, за покупками и обязательно заводились разговоры о житье, о новостях, папа любил слушать собеседника и все-то что было ему интересно.
Знакомые, которые жили в Свердловске и дети папы, были у нас почти каждый день. И сам он часто к кому-нибудь ходил, то это были деловые визиты, а то и так попроведовать, как он говорил. И часто он брал меня с собой. Любила я ходить к В. Шахмину , у него было много голубей и кошек, жил он от нас недалеко, сейчас это ул. Попова, третий дом от ул. Вайнера. Часто мы ходили в горный институт, на гранильную фабрику. Папа всегда ходил пешком. И когда видел, что я уставала, то брал меня на руки. Брал меня папа и в цирк. Цирк в Свердловске был только летом, и если папа был в отъезде, и приезжал на французскую борьбу Поддубный (он любил этого борца), то мы обязательно ходили.
Брал меня он с собой несколько раз и в деревню. Ехали мы поездом до Невьянска. В Невьянске он нанимал лошадь и ехали до Колташей. Отец редко садился в телегу, говорил что лошади тяжело. Шел он недалеко где-нибудь от дороги, все что-нибудь высматривал. И когда дорога шла под горку, то хозяин лошади подзывал отца, чтобы хоть немного он проехал. По дороге папу интересовало все: красивые цветы, большой куст черемухи, пение птиц. В деревне останавливались мы у Липы, так у нас дома звали Липистину Сидоровну (кажется, так ее отчество). В дорогу мама сушила как-то особенно сухари. И когда мы бродили по лесу и находили родничок, то обязательно макали сухари в родниковую воду и запивали холодной, чистой водой. Папа не ел мясного, молочного. Его любимая еда: это рыба, овощи, фрукты, сладости.
Ездили мы к папиной сестре Василисе Кондратьевне, на разработки малахита. Но все это я помню смутно, мне было тогда лет 7-8.
У папы своих лошадей не было. Ездил он в деревню поездом, а потом на лошадях. А когда, говорят, он был молодым, то из деревни до Екатеринбурга ходил пешком. Летом папа ездил в лес, а зимой разбирал камни, собирал коллекции, выполнял заказы, или что-нибудь мастерил для себя из дерева. Вставал он утром рано и все чем-то был занят.
Разница в годах между папой и мамой была большая (40 лет). Мама родилась в Эстонии гор. Веземберг. На Урал она приехала в 1918 году.
Я не помню, чтобы папа и мама когда-нибудь между собой спорили. Мама не работала, отец не разрешал, он говорил: «Жена должна быть хозяйкой дома, ей работы и дома хватит.» Мама все делала сама: шила, вязала, очень вкусно готовила любые блюда. И когда у нас бывали гости, особенно в день рождения папы, пасху, рождество, то делалось все, чтобы гости были довольны. Спиртного на столе никогда не было. Как сейчас помню, у папы в такие дни были такие веселые глаза, и он старался все шутить и рассказывал истории из своей жизни. Папины знакомые были люди почтенного возраста, они называли мою маму «Машенька», а папа при людях называл ее Мария Николаевна, и папины дети и снохи звали ее Николаевна.
Несмотря на возраст папа редко жаловался на здоровье. Если у него начинало ломить спину или болели руки, ноги — мама натирала его редичным соком. Лекарства его были: лук, чеснок, мед, малина, клюква. Зимой он пил чай из сухих трав. Врачей он не признавал. С малых лет, копаясь в земле и воде, у него на руках некоторые пальцы не разгибались, были полусогнутыми. И все равно у него руки были красивые.
Мама помогала сортировать камни, мыть, укладывать в ящики, заворачивая в вату или бумагу. Она довольно хорошо разбиралась в самоцветах. И мне отец давал не трудную работу. Если собирали коллекцию, я укладывала вату на дно ячеек, вытирала или мыла образцы. Папа рассказывал где, какой камень нашел, что можно из него сделать или лучше оставить в первозданном виде. В теплые дни папа больше работал в сарае, или еще называли каретник – это у хозяина дома раньше находились здесь пролетки, фаэтоны; он держал выездных лошадей. Сарай был большой, потолок высокий, дверь или лучше сказать ворота были разложены по месторождению и названию. Отец не любил беспорядка. Он всегда знал, где, что лежит. Где-то в году 1931 или 1932 этот каретник заняли под овощной склад, а нам и другим жителям дома сделали небольшие дровянники. Вскоре, папа уже в лес не ездил, его приглашали работать в ГПУ. Где он работал экспертом по драгоценным металлам и самоцветам. Папа был совсем не грамотным, если надо было расписаться, он ставил три жирных креста; это имя, отчество и фамилия.
Жили мы не богато, но и голодом не сидели. Как мне кажется, отец не мечтал о богатстве. Самоцветы его привлекали своей красотой. Хоть папины дети-сыновья, дочери все жили самостоятельно, он им как мог помогал.
Осенью 1935г. Папа заболел, помутился рассудок, парализовало всю левую половину, потерял речь: Папе дали небольшую пенсию. Мама сразу же пошла работать. Работала она в столовой, а потом в школьном буфете. Папа проболел 3 года. Ухаживать за папой помогала маме Александра Спиридоновна, хороший она была человек. Мама рано уходила на работу, я в школу. И умывала, и кормила, пока я не приходила домой, бабушка Саша, так я звала Александру Спиридоновну. Вечером мама и бабушка Саша купали папу, как ребенка в корыте. Меняли белье, пеленки. Он года полтора совсем не вставал, никого не узнавал. Только маму как-то узнавал, заслышав, что она пришла, он издавал веселые звуки и протягивал правую руку. Она каждый раз приносила ему что-нибудь вкусное и ложила в руку. Как вспомнить те годы, как тяжело было маме, как она ухаживала и заботилась о папе, диву даешься, сколько может быть силы в человеке чтобы все пережить. А ей тем более, говорила она по-русски плохо, малограмотная, без специальности и сами те годы были страшными. Из папиных детей за годы болезни к нам приходили Алексей Данилович и Дмитрий Данилович, а остальные не навещали отца. Григорий Данилович через людей передал маме: «Можете определить отца в дом старчества, а мне помогать нечем.» И с тех детских лет, у меня не лежит душа к ним. Может быть, я в чем-то и не права, но не могу поделать с собой ничего.
А маме, я благодарна за все, за отца и за то, что она помогла мне вырастить 6х детей, и успела понянчить своих правнуков.
Папа умирал днем, это заметила Александра Спиридоновна, я побежала за мамой в школу. Когда мама подошла к папе и прикоснулась свой рукой к его щеке, он как бы на миг пришел в сознание: «Ухожу я, мама, как вы будите жить?» — и все.
Похоронили папу на Лютеранском кладбище, оно было самое красивое и тихое кладбище Свердловска. И Дмитрий Данилович жил в Пионерском поселке, ул. Милицейская, он чаще всех был на могиле. Жаль, что этот разговор не состоялся лет 5-6 тому назад, когда была жива мама. Она любила рассказывать о папе, как он ездил в Ленинград на совещание геологов. Как ездил в…(на этом прерывается мамин рассказ).
Д. К. Зверев был неграмотным человеком и читать (как некоторые пишут) не мог. Он даже на важных документах вместо подписи ставил три креста (Ф.И.О.).
Во-вторых, первый свой камень он сам нашел, а не купил. Было ему лет 8, Данилушка упросил бабушку отпустить его с горщиками в лес. В лесу застала гроза — он спрятался под корни поваленного дерева, подняв голову вверх, Данилка заметил, что в корнях что-то сверкнуло — он взял этот грязный камешек. Вечером Данилка показал этот камешек одному из горщиков, тот взял ничего не сказав, а мальчишке дал несколько монет — тот обрадовался, что бабушке может помочь. А через какое-то время Данилке сказали, что этот горщик разбогател (оказалось, что этот камешек-алмаз).
Дальше я прилагаю мамины воспоминания.
Родилась я 14 мая 1924 года в гор. Свердловске на бывшей ул. Коробковская д.10, кв.3, сейчас это ул. Октябрьской революции. Но очень жаль, что дома под №10 уже нет. Город растет. Да, в прямом смысле я родилась в этом доме. Папа не хотел, чтобы мама рожала в больнице, привез (так рассказывала мама) он на извозчике акушерку ,и я родилась дома. И крестили меня тоже дома. Папа был верующий человек и в тоже время он не очень-то доверял церковнослужителям.
привезли из церкви купель (которую он велел вымыть до блеска).Папин большой друг Петр Махаев, часто вспоминал, как Данилушка (так он его звал) проверял теплая ли вода в купеле чисто ли все приготовлено. И не дай Бог, не пахнет ли от священника спиртным. Имя мне дали по церковной книге, на май месяц было несколько имен, но почему-то выбрали мне — Муза. В детстве меня папа и мама звали Муня.
Как вспоминала Александра Спиридоновна, это старшая сноха папы, жена старшего сына Ивана Даниловича: «Данила Кондратьевич мог часами сидеть и смотреть на кроватку, где ты лежала, а уж когда подросла, то все свободное время проводил с тобой, все твои прихоти выполнял и Марие Николаевне (так звали мою маму) не только шлепнуть тебя, но и крикнуть на тебя не разрешал.» И я очень отца любила, да и сейчас я вспоминаю о нем с большой любовью. Мне через два месяца будет 58 лет, но такого человека, как был мой отец я не встречала. Был он добрым, честным, старался каждому чем-нибудь помочь, любил сделать кому-нибудь добро. Папа умер мне было 14 лет, и сколько я помню, он всегда был приветлив, и ни разу я не слышала, чтобы он ругался. Если он был сердит на кого-нибудь, то он молчал, и это все знали, что Данила Кондратьевич сердится. Папа страшно не любил тех людей, которые ругались нецензурно и тех, кто употреблял спиртное.
Папа совсем не пил никаких напитков, даже квас. Он предпочитал ключевую воду. У папы было много друзей и знакомых. Редкий день проходил, чтобы у нас не было народа. То из деревень приезжали к папе за советом, за помощью, а то приезжали в город по делам, за покупками и обязательно заводились разговоры о житье, о новостях, папа любил слушать собеседника и все-то что было ему интересно.
Знакомые, которые жили в Свердловске и дети папы, были у нас почти каждый день. И сам он часто к кому-нибудь ходил, то это были деловые визиты, а то и так попроведовать, как он говорил. И часто он брал меня с собой. Любила я ходить к В. Шахмину , у него было много голубей и кошек, жил он от нас недалеко, сейчас это ул. Попова, третий дом от ул. Вайнера. Часто мы ходили в горный институт, на гранильную фабрику. Папа всегда ходил пешком. И когда видел, что я уставала, то брал меня на руки. Брал меня папа и в цирк. Цирк в Свердловске был только летом, и если папа был в отъезде, и приезжал на французскую борьбу Поддубный (он любил этого борца), то мы обязательно ходили.
Брал меня он с собой несколько раз и в деревню. Ехали мы поездом до Невьянска. В Невьянске он нанимал лошадь и ехали до Колташей. Отец редко садился в телегу, говорил что лошади тяжело. Шел он недалеко где-нибудь от дороги, все что-нибудь высматривал. И когда дорога шла под горку, то хозяин лошади подзывал отца, чтобы хоть немного он проехал. По дороге папу интересовало все: красивые цветы, большой куст черемухи, пение птиц. В деревне останавливались мы у Липы, так у нас дома звали Липистину Сидоровну (кажется, так ее отчество). В дорогу мама сушила как-то особенно сухари. И когда мы бродили по лесу и находили родничок, то обязательно макали сухари в родниковую воду и запивали холодной, чистой водой. Папа не ел мясного, молочного. Его любимая еда: это рыба, овощи, фрукты, сладости.
Ездили мы к папиной сестре Василисе Кондратьевне, на разработки малахита. Но все это я помню смутно, мне было тогда лет 7-8.
У папы своих лошадей не было. Ездил он в деревню поездом, а потом на лошадях. А когда, говорят, он был молодым, то из деревни до Екатеринбурга ходил пешком. Летом папа ездил в лес, а зимой разбирал камни, собирал коллекции, выполнял заказы, или что-нибудь мастерил для себя из дерева. Вставал он утром рано и все чем-то был занят.
Разница в годах между папой и мамой была большая (40 лет). Мама родилась в Эстонии гор. Веземберг. На Урал она приехала в 1918 году.
Я не помню, чтобы папа и мама когда-нибудь между собой спорили. Мама не работала, отец не разрешал, он говорил: «Жена должна быть хозяйкой дома, ей работы и дома хватит.» Мама все делала сама: шила, вязала, очень вкусно готовила любые блюда. И когда у нас бывали гости, особенно в день рождения папы, пасху, рождество, то делалось все, чтобы гости были довольны. Спиртного на столе никогда не было. Как сейчас помню, у папы в такие дни были такие веселые глаза, и он старался все шутить и рассказывал истории из своей жизни. Папины знакомые были люди почтенного возраста, они называли мою маму «Машенька», а папа при людях называл ее Мария Николаевна, и папины дети и снохи звали ее Николаевна.
Несмотря на возраст папа редко жаловался на здоровье. Если у него начинало ломить спину или болели руки, ноги — мама натирала его редичным соком. Лекарства его были: лук, чеснок, мед, малина, клюква. Зимой он пил чай из сухих трав. Врачей он не признавал. С малых лет, копаясь в земле и воде, у него на руках некоторые пальцы не разгибались, были полусогнутыми. И все равно у него руки были красивые.
Мама помогала сортировать камни, мыть, укладывать в ящики, заворачивая в вату или бумагу. Она довольно хорошо разбиралась в самоцветах. И мне отец давал не трудную работу. Если собирали коллекцию, я укладывала вату на дно ячеек, вытирала или мыла образцы. Папа рассказывал где, какой камень нашел, что можно из него сделать или лучше оставить в первозданном виде. В теплые дни папа больше работал в сарае, или еще называли каретник – это у хозяина дома раньше находились здесь пролетки, фаэтоны; он держал выездных лошадей. Сарай был большой, потолок высокий, дверь или лучше сказать ворота были разложены по месторождению и названию. Отец не любил беспорядка. Он всегда знал, где, что лежит. Где-то в году 1931 или 1932 этот каретник заняли под овощной склад, а нам и другим жителям дома сделали небольшие дровянники. Вскоре, папа уже в лес не ездил, его приглашали работать в ГПУ. Где он работал экспертом по драгоценным металлам и самоцветам. Папа был совсем не грамотным, если надо было расписаться, он ставил три жирных креста; это имя, отчество и фамилия.
 |
| Данила Кондратьевич Зверев. 1926 год. Источник |
Осенью 1935г. Папа заболел, помутился рассудок, парализовало всю левую половину, потерял речь: Папе дали небольшую пенсию. Мама сразу же пошла работать. Работала она в столовой, а потом в школьном буфете. Папа проболел 3 года. Ухаживать за папой помогала маме Александра Спиридоновна, хороший она была человек. Мама рано уходила на работу, я в школу. И умывала, и кормила, пока я не приходила домой, бабушка Саша, так я звала Александру Спиридоновну. Вечером мама и бабушка Саша купали папу, как ребенка в корыте. Меняли белье, пеленки. Он года полтора совсем не вставал, никого не узнавал. Только маму как-то узнавал, заслышав, что она пришла, он издавал веселые звуки и протягивал правую руку. Она каждый раз приносила ему что-нибудь вкусное и ложила в руку. Как вспомнить те годы, как тяжело было маме, как она ухаживала и заботилась о папе, диву даешься, сколько может быть силы в человеке чтобы все пережить. А ей тем более, говорила она по-русски плохо, малограмотная, без специальности и сами те годы были страшными. Из папиных детей за годы болезни к нам приходили Алексей Данилович и Дмитрий Данилович, а остальные не навещали отца. Григорий Данилович через людей передал маме: «Можете определить отца в дом старчества, а мне помогать нечем.» И с тех детских лет, у меня не лежит душа к ним. Может быть, я в чем-то и не права, но не могу поделать с собой ничего.
А маме, я благодарна за все, за отца и за то, что она помогла мне вырастить 6х детей, и успела понянчить своих правнуков.
Папа умирал днем, это заметила Александра Спиридоновна, я побежала за мамой в школу. Когда мама подошла к папе и прикоснулась свой рукой к его щеке, он как бы на миг пришел в сознание: «Ухожу я, мама, как вы будите жить?» — и все.
Похоронили папу на Лютеранском кладбище, оно было самое красивое и тихое кладбище Свердловска. И Дмитрий Данилович жил в Пионерском поселке, ул. Милицейская, он чаще всех был на могиле. Жаль, что этот разговор не состоялся лет 5-6 тому назад, когда была жива мама. Она любила рассказывать о папе, как он ездил в Ленинград на совещание геологов. Как ездил в…(на этом прерывается мамин рассказ).
