Андрей Печерин, научный сотрудник кафедры церковно-исторических
и гуманитарных дисциплин Екатеринбургской духовной семинарии
Монахиня Онуфрия (24.06.1891 – 27.03.1969)
Для нас святостью являются выхолощенные жития святых, таких далеких от нас и недосягаемых, что кажется, что это не для нас. Но на самом-то деле святость начинается с того малого, что мы все получили в крещении, и часто находится в людях, находящихся рядом с нами, в их вере, в их подражании Христу и святым Божиим, в их ошибках и покаянии. Эти святые часто незаметны, но когда мы соприкасаемся с их жизнью, то чувствуем, что они «не от мира сего». И порой такие встречи изменяют и нас, и нашу жизнь, и наше восприятие веры. Такой незаметной личностью была монахиня Онуфрия, чей образ может быть для нас, современных христиан, добрым примером истинного христианского жития.
После закрытия монастыря Ольга, тогда уже монахиня Онуфрия, осталась в городе. Она поселилась в домике вместе с двумя монахинями, все время они жили вместе, ходили в Ивановскую церковь. Матушка Онуфрия трудилась при храме до конца своей жизни.
Рассказывает внучатая племянница монахини Онуфрии Раиса Анатольевна Швецова:
— Жили мы в деревне, в Кировской области. В семье нас было пять ртов, и в хрущевские времена, когда стало совсем худо, отец взялся за голову: «Чем кормить семью?» Тогда и порешили отдать меня учиться в Екатеринбург. Благо, в городе жила мамина двоюродная тетя. Меня привезли в Свердловск в 1956 году.
Галашева Ольга Кузьминична — моя двоюродная бабушка по линии матери, сестра моей бабушки Аксиньи Кузьминичны. После принятия пострига стала монахиней Онуфрией. Она проживала по улице Шейнкмана, 90 в полуподвальном помещении частного сектора (дом этот сохранился) вместе с двумя монахинями (тетя Полина и тетя Фрося).
Высокая, красивая, благородная, кроткая, скромная, трудолюбивая, матушка Онуфрия мало рассказывала о себе. От бабушек, живших с ней, я слышала, что они «пережили преследования, притеснения, гонения, угрозы». Меняли имена, фамилии, место жительства.
Монахиня Онуфрия вынесла все испытания и преданно служила Богу. В какой-то период она работала в швейной артели по ул. Сакко и Ванцетти — стежила вручную одеяла, вышивала полотенца, салфетки, не гнушалась никакой работой (по сообщению сотрудников церковно-исторического кабинета Ново-Тихвинского монастыря, в этой артели работали монахини, но ни адреса, ни документа, ни списка работавших не сохранилось).
Потом она безвозмездно трудилась в просвирном цехе Ивановской церкви. Дома монахиня Онуфрия никогда не сидела без дела, шила, вышивала для Церкви. И ни разу я не слышала жалоб, сетования, все было в смирении и покорности к служению в Православной церкви. От ее подруг я знала, что тетя ходила в паломничество пешком в Киево-Печерскую Лавру.
Монахиня Онуфрия служение Богу считала целью своей жизни. Она была красива и внешней, и внутренней, духовной красотой. Имела красоту, стать, внутренний мир ее был покорен сильным духом. Голос у нее был спокойный, тихий, ни разу я не слышала, чтобы она повышала свой голос. Покорность и смирение были у нее на лице и в поступках. Ходила она всегда в темной одежде. Всегда при ней были четки. Ежедневно она бывала в церкви. Вечером стояла на коленях перед образами дома.
Приехав к ней в первый раз и увидев такую ее красоту и величие (в деревне я таких людей никогда не встречала), я задала вопрос: «Тетя Оля, при таких внешних данных и загнать себя в эти стены? Зачем?» Но она на это ничего не ответила. Лишь помню ее опущенные глаза и плотно сжатые губы. Она передо мной не раскрылась. Мне сразу стало стыдно, я поняла, что поступила просто бестактно. Больше подобных оплошностей я не допускала.
Квартира матушки Онуфрии хорошо запомнилась мне. В частном доме, в полуподвальном помещении, снимали комнаты на трех человек. Хозяева впустили их за минимальную плату, т.к. они отапливали в доме первый этаж и были тихими и скромными. Монахиня Онуфрия была в самой маленькой комнатке (6-7 квадратных метров). Ее комната была самой дальней. Чтобы попасть в нее, нужно было пройти через кухню и большую комнату тети Фроси.
В комнате стоял столик с чайником и чашечками. Перед множеством икон всегда горела лампадка. На иконах висело вышитое полотенце. Под иконостасом стояла треугольная этажерка, на которой лежала старинная Библия (или же Евангелие), с металлическим обрамлением по углам. На стене висел большой церковный календарь с фотографией Патриарха Алексия I, над календарем также висело церковное полотенце. Всегда пахло свечами и лампадным маслом. В комнате всегда был полумрак.
В первые годы мне приходилось помогать ей. Приходила принести воды и постирать, так как тетя Оля (я ее всегда звала тетя Оля) была уже старенькая. Она всегда благословит меня (я подходила к ней при этом, наклоняла голову, даже боясь посмотреть ей в глаза, мне тогда было 15–16 лет) и скажет: «Храни тебя Господь!» и «Ангела Хранителя на весь день», даст денежку — рубль или три.
Часто к ним ходила и помогала ее племянница тетя Таисия, последние полгода она ежедневно ухаживала за ней. В больницу матушка Онуфрия никогда не обращалась, медицинской карты у нее не было.
Однажды я присутствовала при таком эпизоде. К нам приехал племянник монахини Онуфрии Дмитрий Хрисанфович, тоже верующий человек, но тайно. Я была вместе с ним. Пробыли мы там час-полтора. Когда они стали прощаться, монахиня Онуфрия встала перед ним на колени и попросила у него прощения. Дядя Митя спросил: «За что? Какая провинность?» Я была очень удивлена и вышла из комнаты. Тогда я этого не понимала.
Как-то в личном разговоре в 1964 году монахиня Онуфрия сказала, что перед смертью она бы хотела помучиться. И Господь исполнил ее просьбу. Осенью 1968 года монахиню Онуфрию парализовало. В общественной бане тетя Фрося, убежав раньше, оставила ее одну. Матушке стало плохо, у нее случился инсульт. Свой адрес она не смогла правильно назвать, знакомые узнали ее и отвели домой, сообщили тете Тасе.
После этого матушка полгода лежала парализованной. Тетя Тася дохаживала за ней, кормила ее с ложечки. Тетя Тася была богомольная, привозила священника причащать больную. Когда монахиня Онуфрия умерла, тетя домой приводила священника отпевать ее. Похоронена матушка на Широкореченском кладбище.
Когда умирала моя мама, мы сказали ей, что похороним на Широкореченском кладбище вместе с матушкой Онуфрией, на что она ответила: «Так, может, я и не достойна лежать с таким человеком».
Мой отец, хоть и был неверующим, но очень уважительно относился к монахине Онуфрии. Из всей родни со стороны матери мой отец — коммунист, неверующий в Бога — отзывался о монахине Онуфрии с большим уважением, говоря: «Самая умная женщина». И доверил ей меня, свою старшую дочь, чтобы оказать первую помощь во время моей жизни в городе. У нее я прожила очень недолго, но всегда посещала ее. К ней меня всегда тянуло.
К ней часто приходили люди за советом. Она одевалась и выходила на улицу. Дома была тетя Поля и тетя Фрося, и беседовать там было негде. На улице стояла лавочка, на которую они садились и о чем-то говорили. Тетя Фрося на мои вопросы отвечала скороговоркой: «Кого-то опять крестить надо». Она трудилась в церкви и оказывала помощь людям, чтобы тайно покрестить. Договаривалась о том, чтобы привести в нужный день и час человека в Ивановскую церковь и там тайно покрестить. Таких обращений я видела два или три.
К сожалению, в молодости к вопросам веры я относилась поверхностно, а иногда даже легкомысленно. Я тоже спрашивала пару раз совета матушки, но исполнить не могла. Я была мирской, а ее советы были церковными. Например, обидят меня, я приду, ей нажалуюсь, а она мне посоветует терпеть и смиряться. Говорила, что это еще не так плохо, и у людей бывало еще хуже.
Я же была очень дерзкой, боевой деревенской девушкой. Но, все равно, свою лепту она внесла — я умела останавливать гнев, умела руководить собой, своими чувствами. И до сих пор в каких-то обстоятельствах я задаюсь вопросом: «Как бы сделала тетя Оля на моем месте?» Я понимала, что мои суждения не всегда были ей по душе. Но она никогда даже виду не показывала — перекрестит, что-то пошепчет и скажет: «Храни тебя Господь». Ничего никогда не навязывала.
В церкви ее очень уважали и почитали. Я считала, что ей поклонялись. Когда мы приходили в церковь, старушки ей кланялись и целовали кончик ее платочка. Платок был у нее вышитый по концам крестами. Платок был не завязан, а скреплен булавкой у подбородка. В церкви она светилась вся, как будто преображалась, уходила от земной жизни. Такое складывалось впечатление, что она слышала, и слышали ее. Ощущала Господа Иисуса Христа, знала, что Он её слышит.
Она всегда молилась за всех нас, т.к. в тот период времени не прививалась любовь к Господу и Православной Церкви. Молилась, чтобы Господь Вседержитель не оставил нас, берег на каждом месте Своего владычествия, сохранял от всякого зла. Соблюдала все посты строго, даже когда болела. Мясо никогда не кушала. Постные овощные блюда, каши на воде, черный хлебушек, порой с солью и водой — вот и вся еда.
Заповеди Божии были стержнем и опорой на протяжении всего ее жизненного пути. Вера, духовная мудрость и благоразумие не позволяли ей уклоняться от их исполнения. Очевидно, такая победа над чувствами позволяла ей оставаться честно и беззаветно преданной Господу Вседержителю.
Не было в ней зависти, корысти, сварливости, ворчливости за опрометчивые поступки рядом живущих людей
Монахиня Онуфрия молилась и за людей. Однажды она рассказывала мне, что она увидела в церкви, как девушка очень юная стояла перед иконостасом, что-то шептала про себя, крестилась и плакала: «Я встала на колени, просила Господа Бога и всех святых помочь девушке в ее просьбе, молила, чтобы она достигла познания истины и спаслась», — думаю, что это она мне говорила с воспитательной целью. Это был еще один шажок в приобщении к Православной вере.
В первые встречи с монахиней Онуфрией я очень стеснялась и очень боялась что-либо лишнее сказать, боялась даже в глаза ей смотреть. Затем стала настраивать себя, присмотрелась и поняла, что каждая из нас проживает свою жизнь. Но мне никогда не добиться такой высоты и понимания Господа Иисуса Христа и духовного мира. Не заслужить и прощения с таким отношением к жизни и Православной вере, какое было у меня. Такой чистоты, честности, непорочности не смогла и не достигла, так как шла противоположной стороной жизни по отношению к своей тете, монахине Онуфрии.
За плечами у меня 25 лет педагогического стажа, две дочери, трое внучат. 24 июля 2001 года, в день рождения матушки Онуфрии, родилась самая младшая внучка. Я хотела бы, чтобы ее назвали Ольгой, как в миру звали монахиню Онуфрию, но родители назвали ее Марией. Но, несмотря на это, я считаю, что это был добрый знак.
и гуманитарных дисциплин Екатеринбургской духовной семинарии
Монахиня Онуфрия (Галашева Ольга Кузьминична) родилась 24 июля 1891 года в деревне Першонки (сейчас — Круглыжинского п/о, Свечинского р-на Кировской области). Вся семья была глубоко верующей. В семье было пять сестер и два брата. Ольга была самой младшей. В 1904 или в 1905 году одного из братьев, самого любимого в семье, очень хорошего человека, убили. Мать не смогла перенести этой потери и частично лишилась рассудка. Ольгу так потрясла смерть брата, что она дала обет быть монахиней и в 14 лет ушла из дома пешком в Екатеринбург, поступив в послушницы предположительно Ново-Тихвинского женского монастыря. По рассказам родственников, девушку возили в Киево-Печерскую Лавру, откуда она вернулась монахиней.
После закрытия монастыря Ольга, тогда уже монахиня Онуфрия, осталась в городе. Она поселилась в домике вместе с двумя монахинями, все время они жили вместе, ходили в Ивановскую церковь. Матушка Онуфрия трудилась при храме до конца своей жизни.
Рассказывает внучатая племянница монахини Онуфрии Раиса Анатольевна Швецова:
— Жили мы в деревне, в Кировской области. В семье нас было пять ртов, и в хрущевские времена, когда стало совсем худо, отец взялся за голову: «Чем кормить семью?» Тогда и порешили отдать меня учиться в Екатеринбург. Благо, в городе жила мамина двоюродная тетя. Меня привезли в Свердловск в 1956 году.
Галашева Ольга Кузьминична — моя двоюродная бабушка по линии матери, сестра моей бабушки Аксиньи Кузьминичны. После принятия пострига стала монахиней Онуфрией. Она проживала по улице Шейнкмана, 90 в полуподвальном помещении частного сектора (дом этот сохранился) вместе с двумя монахинями (тетя Полина и тетя Фрося).
Высокая, красивая, благородная, кроткая, скромная, трудолюбивая, матушка Онуфрия мало рассказывала о себе. От бабушек, живших с ней, я слышала, что они «пережили преследования, притеснения, гонения, угрозы». Меняли имена, фамилии, место жительства.
Монахиня Онуфрия вынесла все испытания и преданно служила Богу. В какой-то период она работала в швейной артели по ул. Сакко и Ванцетти — стежила вручную одеяла, вышивала полотенца, салфетки, не гнушалась никакой работой (по сообщению сотрудников церковно-исторического кабинета Ново-Тихвинского монастыря, в этой артели работали монахини, но ни адреса, ни документа, ни списка работавших не сохранилось).
Потом она безвозмездно трудилась в просвирном цехе Ивановской церкви. Дома монахиня Онуфрия никогда не сидела без дела, шила, вышивала для Церкви. И ни разу я не слышала жалоб, сетования, все было в смирении и покорности к служению в Православной церкви. От ее подруг я знала, что тетя ходила в паломничество пешком в Киево-Печерскую Лавру.
Монахиня Онуфрия служение Богу считала целью своей жизни. Она была красива и внешней, и внутренней, духовной красотой. Имела красоту, стать, внутренний мир ее был покорен сильным духом. Голос у нее был спокойный, тихий, ни разу я не слышала, чтобы она повышала свой голос. Покорность и смирение были у нее на лице и в поступках. Ходила она всегда в темной одежде. Всегда при ней были четки. Ежедневно она бывала в церкви. Вечером стояла на коленях перед образами дома.
Приехав к ней в первый раз и увидев такую ее красоту и величие (в деревне я таких людей никогда не встречала), я задала вопрос: «Тетя Оля, при таких внешних данных и загнать себя в эти стены? Зачем?» Но она на это ничего не ответила. Лишь помню ее опущенные глаза и плотно сжатые губы. Она передо мной не раскрылась. Мне сразу стало стыдно, я поняла, что поступила просто бестактно. Больше подобных оплошностей я не допускала.
Квартира матушки Онуфрии хорошо запомнилась мне. В частном доме, в полуподвальном помещении, снимали комнаты на трех человек. Хозяева впустили их за минимальную плату, т.к. они отапливали в доме первый этаж и были тихими и скромными. Монахиня Онуфрия была в самой маленькой комнатке (6-7 квадратных метров). Ее комната была самой дальней. Чтобы попасть в нее, нужно было пройти через кухню и большую комнату тети Фроси.
В комнате стоял столик с чайником и чашечками. Перед множеством икон всегда горела лампадка. На иконах висело вышитое полотенце. Под иконостасом стояла треугольная этажерка, на которой лежала старинная Библия (или же Евангелие), с металлическим обрамлением по углам. На стене висел большой церковный календарь с фотографией Патриарха Алексия I, над календарем также висело церковное полотенце. Всегда пахло свечами и лампадным маслом. В комнате всегда был полумрак.
В первые годы мне приходилось помогать ей. Приходила принести воды и постирать, так как тетя Оля (я ее всегда звала тетя Оля) была уже старенькая. Она всегда благословит меня (я подходила к ней при этом, наклоняла голову, даже боясь посмотреть ей в глаза, мне тогда было 15–16 лет) и скажет: «Храни тебя Господь!» и «Ангела Хранителя на весь день», даст денежку — рубль или три.
Часто к ним ходила и помогала ее племянница тетя Таисия, последние полгода она ежедневно ухаживала за ней. В больницу матушка Онуфрия никогда не обращалась, медицинской карты у нее не было.
Однажды я присутствовала при таком эпизоде. К нам приехал племянник монахини Онуфрии Дмитрий Хрисанфович, тоже верующий человек, но тайно. Я была вместе с ним. Пробыли мы там час-полтора. Когда они стали прощаться, монахиня Онуфрия встала перед ним на колени и попросила у него прощения. Дядя Митя спросил: «За что? Какая провинность?» Я была очень удивлена и вышла из комнаты. Тогда я этого не понимала.
Как-то в личном разговоре в 1964 году монахиня Онуфрия сказала, что перед смертью она бы хотела помучиться. И Господь исполнил ее просьбу. Осенью 1968 года монахиню Онуфрию парализовало. В общественной бане тетя Фрося, убежав раньше, оставила ее одну. Матушке стало плохо, у нее случился инсульт. Свой адрес она не смогла правильно назвать, знакомые узнали ее и отвели домой, сообщили тете Тасе.
После этого матушка полгода лежала парализованной. Тетя Тася дохаживала за ней, кормила ее с ложечки. Тетя Тася была богомольная, привозила священника причащать больную. Когда монахиня Онуфрия умерла, тетя домой приводила священника отпевать ее. Похоронена матушка на Широкореченском кладбище.
Когда умирала моя мама, мы сказали ей, что похороним на Широкореченском кладбище вместе с матушкой Онуфрией, на что она ответила: «Так, может, я и не достойна лежать с таким человеком».
Мой отец, хоть и был неверующим, но очень уважительно относился к монахине Онуфрии. Из всей родни со стороны матери мой отец — коммунист, неверующий в Бога — отзывался о монахине Онуфрии с большим уважением, говоря: «Самая умная женщина». И доверил ей меня, свою старшую дочь, чтобы оказать первую помощь во время моей жизни в городе. У нее я прожила очень недолго, но всегда посещала ее. К ней меня всегда тянуло.
К сожалению, в молодости к вопросам веры я относилась поверхностно, а иногда даже легкомысленно. Я тоже спрашивала пару раз совета матушки, но исполнить не могла. Я была мирской, а ее советы были церковными. Например, обидят меня, я приду, ей нажалуюсь, а она мне посоветует терпеть и смиряться. Говорила, что это еще не так плохо, и у людей бывало еще хуже.
Я же была очень дерзкой, боевой деревенской девушкой. Но, все равно, свою лепту она внесла — я умела останавливать гнев, умела руководить собой, своими чувствами. И до сих пор в каких-то обстоятельствах я задаюсь вопросом: «Как бы сделала тетя Оля на моем месте?» Я понимала, что мои суждения не всегда были ей по душе. Но она никогда даже виду не показывала — перекрестит, что-то пошепчет и скажет: «Храни тебя Господь». Ничего никогда не навязывала.
В церкви ее очень уважали и почитали. Я считала, что ей поклонялись. Когда мы приходили в церковь, старушки ей кланялись и целовали кончик ее платочка. Платок был у нее вышитый по концам крестами. Платок был не завязан, а скреплен булавкой у подбородка. В церкви она светилась вся, как будто преображалась, уходила от земной жизни. Такое складывалось впечатление, что она слышала, и слышали ее. Ощущала Господа Иисуса Христа, знала, что Он её слышит.
Она всегда молилась за всех нас, т.к. в тот период времени не прививалась любовь к Господу и Православной Церкви. Молилась, чтобы Господь Вседержитель не оставил нас, берег на каждом месте Своего владычествия, сохранял от всякого зла. Соблюдала все посты строго, даже когда болела. Мясо никогда не кушала. Постные овощные блюда, каши на воде, черный хлебушек, порой с солью и водой — вот и вся еда.
Заповеди Божии были стержнем и опорой на протяжении всего ее жизненного пути. Вера, духовная мудрость и благоразумие не позволяли ей уклоняться от их исполнения. Очевидно, такая победа над чувствами позволяла ей оставаться честно и беззаветно преданной Господу Вседержителю.
Монахиня Онуфрия молилась и за людей. Однажды она рассказывала мне, что она увидела в церкви, как девушка очень юная стояла перед иконостасом, что-то шептала про себя, крестилась и плакала: «Я встала на колени, просила Господа Бога и всех святых помочь девушке в ее просьбе, молила, чтобы она достигла познания истины и спаслась», — думаю, что это она мне говорила с воспитательной целью. Это был еще один шажок в приобщении к Православной вере.
В первые встречи с монахиней Онуфрией я очень стеснялась и очень боялась что-либо лишнее сказать, боялась даже в глаза ей смотреть. Затем стала настраивать себя, присмотрелась и поняла, что каждая из нас проживает свою жизнь. Но мне никогда не добиться такой высоты и понимания Господа Иисуса Христа и духовного мира. Не заслужить и прощения с таким отношением к жизни и Православной вере, какое было у меня. Такой чистоты, честности, непорочности не смогла и не достигла, так как шла противоположной стороной жизни по отношению к своей тете, монахине Онуфрии.
За плечами у меня 25 лет педагогического стажа, две дочери, трое внучат. 24 июля 2001 года, в день рождения матушки Онуфрии, родилась самая младшая внучка. Я хотела бы, чтобы ее назвали Ольгой, как в миру звали монахиню Онуфрию, но родители назвали ее Марией. Но, несмотря на это, я считаю, что это был добрый знак.
