суббота, 31 октября 2015 г.

Монетоград на Исети

В течение полутора веков Екатеринбург делал деньги для страны  
Виктор КЛОЧКОВ

Екатеринбург относится к тем городам, что влюбляют в себя как живущих в нем постоянно, так и побывавших хотя бы однажды. Восхищение вызывают архитектура города, природная среда и его особая энергетика.
В прошедший День города мы открыли новую рубрику «Хронограф», в которой будем рассказывать о фактах, событиях и персонах, которые не слишком на слуху, но повлияли на становление будущего мегаполиса.
Одним из важнейших атрибутов суверенного государства является выпуск собственной валюты. И то, что в Екатеринбурге спустя всего два года после его основания появился монетный двор, показывает, какое особое значение придавалось городу на Исети уже в давние времена.
Если быть совсем точными, то сперва был платный двор, где производились платы (их еще называли плиты или плоты) — квадратные пластины меди. Выпуск их был инициирован Вилимом де Генниным, так как ему было заявлено, что ожидаемых ассигнований, необходимых для строительства на Урале казенных заводов, ни из Казанской, ни из Сибирской губерний не будет. Пришлось самому изыскивать средства.
И в этом году исполняется 290 лет с того момента, как 14 июня 1725 года (называется и другая дата — 18 июня) появился соответствующий указ, в котором говорилось: «Правительствующий Сенат по доношениям генерал-майора Генинга (так в тексте) приказал учинить следующее: На Сибирских заводах из готовой, и которая впредь плавлена будет, делать из красной чистой меди платы и клеймить в средине цену, а на каждом угле герб водяными машинами разных цен, а именно рублевые, полтинные, полуполтинные, гривенные. Только весом те платы приводить в пуде по 10 рублей».
Платный двор выдал первую продукцию 1 декабря 1725 года. По записям мастерских книг, к примеру, в ноябре 1726 года гривенных плат сделано 4801 руб. 95 коп., в том числе и полуполтины. Из документов следует, что копейки и пятикопеечники также чеканились, как и другие сорта монет, хотя и в ограниченном количестве. Мастерские книги указывают также на пробные монеты: рубли, полтины, четвертаки, гривенники, 5-копеечники и копейки. Всего же здесь было изготовлено плат на 43058 руб. 75 коп.
В музеях мира уральские перводеньги являются большой редкостью. Те же квадратные копейки и пятаки, которыми гордятся частные коллекционеры, в своем большинстве, как считают эксперты, подделки. И, насколько мне известно, екатеринбургские дайверы готовят экспедицию на Чусовую, на которой затонула коломенка (речное судно XVIII века) с квадратными деньгами. По этой реке от Уткинской казенной пристани и дальше по Каме и Волге перевозилась продукция Екатеринбургского монетного двора.
Но просуществовали квадратные деньги недолго как из-за своей неудобной формы, так и из-за того, что были слишком тяжелыми. К примеру, медный рубль весил 1,6 килограмма. Но основной причиной отказа от квадратных дензнаков были изыскания, которые провел Василий Татищев. Он изучил шведскую систему плат и выяснил, что оборотистые голландские купцы переправляют их к себе в страну и там используют для металлургических нужд.
Хитрость была в том, что если вывоз обычных медных слитков облагался пошлинами, то платы как деньги можно было вывозить беспрепятственно, в любых количествах и беспошлинно. Тем самым снижалась стоимость меди, а затраты на выпуск плат становились бессмысленными. И для России это оборачивалось подрывом экономики. Татищев представил расчеты Александру Меншикову, а тот убедил императрицу Екатерину I, которая именным указом в декабре 1726 года прекратила «делание плат».
Больше денег и, соответственно, эмиссионных центров, выражаясь по-современному, понадобилось на ведение войн, перевооружение армии и покрытие прочих постоянно увеличивающихся государственных расходов. В то время нельзя было запустить печатный станок и напечатать столько, сколько надо бумажных дензнаков. Потому как деньги тогда делались из меди, серебра и золота. И содержание металлов в монетах в значительной степени служило обеспечением российской валюты.
Любопытно, что в начале XVIII века в обороте находилась масса фальшивок из всяких металлов: и оловянные гривенники, и рубли под серебро, а также бронзовые двухрублевики и червонцы под золото. Народ же предпочитал расплачиваться медными деньгами, а серебряные монеты, и тем более золотые, придерживать до лучших времен. И нужны были срочные меры, чтобы остановить порчу монеты. Для чего запустить в оборот больше полновесных монет из соответствующих металлов.
Значительных месторождений драгметаллов у нас в стране тогда еще не обнаружили, а вот медные руды нашли на Урале, а затем и в Сибири. Там же заработали предприятия, на которых плавили медь. Причем сразу на европейском уровне и с хорошей рентабельностью. Изготовление пуда меди обходилось от полутора до трех рублей. Как с гордостью писал царю Петру Вилим де Геннин, «сам изволишь рассудить — медь так дешево тебе становится, что на свете нельзя лучше желать».
И, к слову, казенный завод, от которого пошел Екатеринбург, хоть и назывался железоделательным, но должен был выпускать и медь. Также выплавляли медь в Пермском крае на Ягошихинском и Пыскорском заводах и готовы были производить этот металл на Полевском заводе. Уговорами, обещаниями, а то и прямым давлением генерал де Геннин вынудил Демидовых начать медную плавку на принадлежащем им Выйском заводе…
Ну а за то, что именно будущую столицу Урала выбрали для производства денег, во многом надо благодарить ее географическое положения. Отсюда их было удобно развозить на строящиеся в больших количествах казенные заводы, а также в Сибирь, которая интенсивно осваивалась. Благодаря всем этим преимуществам Екатеринбургский монетный двор быстро поднялся.

И уже июне 1726 года де Геннин хвастался: «Денежное платное дело, хотя из здешних никто в Швеции не бывал, приведено так в действо, что можно из Швеции приехать и оной инвенции обучаться у нас». И действительно, уральские мастера придумали много технологий с местной спецификой.
Так, при резке раскованных пластин ножницы поливали деревянным маслом. Готовые же платы обжигали в малой печи, а затем помещали на сутки в квасную гущу. После чего обтирали насухо шерстяными платками. Считалось, что тем самым не понадобится окраска, как для московских пятаков. И в результате «квасной» обработки на платах не заведется гнилой зелени. Иногда вместо квасной гущи, доставляемой с Ирбитской ярмарки, для той же цели там возами закупали клюкву.
Особо же де Геннин ратовал за увеличение объемов выпуска копеечных и пятикопеечных плат. И несколько раз генерал обращался в Берг-коллегию с предложением пустить малые платы в оборот: «Здесь в Сибири что дале, то больше в мелких деньгах в народе скудость находится… Того ради для делания оных мелких плат построил я потребные к тому фабрики и надобные машины, дабы оные делать из обрезков, которых бывает от больших плат довольно… И мнится, что оные не далее Сибири и Перми разойдутся. Кому ехать в дальность, то оный будет с радостию оставлять тяжелые, а с собою брать легкие».
И был период в истории Российской империи, когда едва не три четверти медной монеты, находящейся в обращении, являлись продукцией Екатеринбургского монетного двора. А сделанными на Исети деньгами больше чем наполовину измерялась экономика державы.
Об утверждении города на Исети в роли одной из денежных столиц страны свидетельствует и то, что с 1763 года каждая монета, отчеканенная в Екатеринбурге, имела на себе две буквы — «Е. М.» , то есть «Екатеринбургская монета».
А в 1850-х годах заходила речь об изготовлении здесь золотой и серебряной монеты «...из Сибирского и Уральского золота и серебра...». Технические возможности уральского предприятия это позволяли, но в июле 1854 года император Николай Первый решил отклонить эту идею. Историки полагают, что такое решение он принял из-за трудностей наладить должный контроль по причине отдаленности территории, а также из опасения злоупотреблений. И основания для этого были, судя по регулярному усилению мер безопасности на монетном дворе. Существовал даже указ Сената, по которому все работники перед уходом с заводской территории обязывались посещать отхожее место — были случаи выноса монет в желудке.
Также в Петербурге наверняка было известно, что в Екатеринбурге безо всякого позволения на подземном монетном дворе из нелегального драгметалла ранее уже чеканили золотую монету (голландские дукаты). Как писал будущий российский академик Григорий Гельмерсен, посетивший наш город в 1838 году, перед его приездом там судили этих фальшивомонетчиков.
В пору расцвета на монетном дворе трудилось более 2000 работников — это было фактически градообразующее предприятие по тем временам. И здесь за 150 лет работы до закрытия в 1876 году было начеканено медной монеты на громадную по тем временам сумму — 130 млн рублей. К монетному двору имели отношение такие знаменитости, как российский механик Лев Сабакин, художник Алексей Корзухин…
Как видите, и такая славная страница — денежная — была в без малого трехсотлетней истории Екатеринбурга.

Источник

пятница, 30 октября 2015 г.

Евгений Ройзман в Японии нашел могилу первого ректора первого вуза Урала

Глава Екатеринбурга Евгений Ройзман возложил цветы на могилу первого ректора Екатеринбургского горного института — Петра фон Веймарна. Ученый с мировым именем, чей вклад в становление всей системы высшего образования на Урале просто невозможно оценить, похоронен в японском городе Кобе.
Петр Петрович фон Веймарн — выпускник горного института Императрицы Екатерины II, экстраординарный профессор, приехал в Екатеринбург в 1915 году по предложению Министерства торговли, представителей городского самоуправления Екатеринбурга и Пермского губернского земства. За заслуги перед горожанами Петр фон Веймарн получил звание Почетный житель Екатеринбурга.

В 1919 году политическая ситуация в стране вынудила Веймарна и часть профессуры вуза покинуть Урал и перебраться во Владивосток, где он основал политехникум, на базе которого позже открылся институт (ныне – Дальневосточный федеральный университет). В конце октября 1920 он уезжает в Японию, где продолжает преподавать и заниматься наукой. В 1935 году в ходе тяжелой болезни Петр Петрович скончался, и был похоронен в г.Кобе.

















Источник

воскресенье, 25 октября 2015 г.

Город плакал, вздыхал, провожал...

Геннадий ШАНТИН 
Взлетали качели в синее небо. Тень от водокачки легла на дорогу. За дачным поселком золотились под мягким солнцем мачтовые сосны. В сухой траве на взгорке сидела маленькая девочка и глядела на вечерние облака. Была суббота, 21 июня. Последний вечер детства. Сегодня авторы «Домашнего архива» — дети войны. Не правда ли, есть что-то бесконечно щемящее в этом горьком сочетании — «дети войны». Душа не соглашается с тем, чтобы эти два слова стояли рядом. Последнее хочется отбросить навсегда.

Свердловск, 22 июня, утро


 Каждый человек к познанию истории своей страны, города или деревни приходит после какой-то побудительной причины, мотива. Для меня таким мотивом было... чувство стыда.
Оказавшись много лет назад на учебе в Ленинграде, я на вопрос одного из москвичей, чем замечателен Свердловск, в том числе исторически, ничего толком не мог сказать, хотя родился в этом городе и прожил к моменту учебы в Питере почти четверть века.
Вот тогда-то и решил — вернусь домой и постепенно преодолею свое невежество.
Через несколько лет я так увлекся историей столицы Среднего Урала, что стал водить экскурсии школьников по одной из старинных улиц, где до этого некоторое время посчастливилось жить.
С сыновьями и их друзьями осматривал чердаки и подвалы готовых к сносу домов, вел раскопки на усадьбах и графских развалинах.
Нашелся человек, редактор телевидения, посоветовавший мне переключиться на историю Великой Отечественной войны. Я обещал ей подумать и даже попробовать прикоснуться к этой теме.
Какое-то время тянул — по инерции занимался тем, что раньше, но совесть точила: пообещал ведь. В общем, взялся за войну. И она вскоре так захватила меня, что отошел от других дел и тем.
Огромную роль сыграла поразительная отзывчивость переживших 1941–1945 годы людей, к которым я приходил за их личной, собственной правдой и мудростью. Важно было и то, что к подавляющему большинству из них никто ни разу за всю жизнь не обращался с просьбой хоть что-то рассказать об их бедах, мучениях, малых радостях, удачах (а они были) в далеком тылу.
У художника В.С.Зинова на берегу озера Шарташ в одноэтажном маленьком домике была мастерская — «творческая кабина». Но он в то утро с художником Бернгардом и его семьей пошел поближе к воде — покупаться, позагорать.
— Мы немного отдохнули, — вспоминал он, — а в середине дня вдруг заметили, что на озере стало пустеть. Прошла молва, что началась война, народ стал спешно уходить. Все! Прощай, жизнь, теперь придется другую иметь. Никто на Шарташе не кричал, не плакал. Все стали сосредоточенно собираться и уходить. Полное молчание.
Рудик Почтарев, будущий кандидат технических наук, спустя много лет отмечал в своих записках: «Мне было 4 года. В воскресенье, как и в будние дни в детсаду, меня дома после обеда укладывали спать.
22 июня после дневного сна я стою в своей железной кровати, обтянутой сеткой. В комнате солнце, веселый такой день, но мать с отцом необычайно озабочены: «Война!»
Отец сразу ушел на завод...»

Редактор многотиражной газеты Уральского индустриального института Т.А.Неверова с дочерью Светой шли с базара домой. На улице Ленина (мы теперь с вами в центре Свердловска) из открытого окна дома номер пять раздался голос Левитана.
— У меня, как только я услышала о войне, — рассказывала Светлана Леонидовна, — возникло представление... что из воды выходят... 33 богатыря... почему? Не знаю. — Она пожала плечами.
— Но тут же, — добавила ее мама Тамара Александровна — Света мне сказала: «Мама, пошли скорее к папе...»
Свердловчанка А.Н.Григорьева:
— Я с девчонками была в Центральном парке культуры и отдыха имени Маяковского. Когда передали о войне, я не поверила. А вот бабушка пришла к нам домой со слезами. Она сказала, что за свою жизнь видела много войн...
К.Н.Муллагалиева, бывшая рассыльная треста «Уралзолото», в тот выходной день вместе с другими работницами управления отдыхала на озере Балтым.
— Мне еще 17 лет не было, — говорила она. — Мы играли там в мяч, прыгали в длину, сдавали нормы по спорту. Я, помню, быстрее всех пробежала сто метров. И погода, и настроение — все было замечательно, но потом что-то случилось. Кто-то приехал из треста, наверное, Кисин, он в первом отделе работал, и сказал мужчинам, что началась война. Мужчины сказали женщинам, а те сказали нам, молодым... Ну что говорить, настроение, конечно, у всех упало. До этого было все так весело, здорово, и вдруг такое дело... Мы как-то все притихли, а некоторые женщины вообще стали печальные...
Клавдия Ивановна Марченко рассказывает:
— Что я помню из того дня? Я, кажется, собралась в школу — узнать, как сдала экзамены на стенографистку. 21-го сдавала. И вот стою на крылечке нашего флигеля, а в это время кто-то бежит по двору и кричит: «Война! Война!» А я... я это как-то не восприняла. Меня это не ударило. Что я тогда — молодая была. А потом, потом, как увидела, как люди падают...
Не закончив рассказа, она заплакала. Тихо-тихо. А у меня все внутри сжалось. Человек сорок я расспрашивал о первом дне войны — заставлял себя каждый раз. И было совестно, мучительно, бывало, после долго не мог уснуть.

Марченко вспомнила, как в тыловом уральском городе люди падали в цехах, столовых, магазинах, на улицах — не от бомб и пуль, а от голода, недоедания, сверхтяжелой работы, переживаний... Не только падали в обморок, но и умирали, погибали.
«На 22 июня, — пишет Елена Зиновьевна Гомельская, — был назначен общегородской вечер выпускников 10-х классов школ Свердловска, и, несмотря на известие о начале войны, вечер не был отменен.
Начало дня я не помню, выступление Молотова по радио не слышала. Запомнилась вторая половина дня — то, что было во Дворце пионеров и школьников.
Мы с сестрой идем к дворцу. Впереди пожилая пара — академик Шевяков с женой. Он выступил на вечере... И хотя о войне было всем известно и на душе было смутно, все-таки по-настоящему вся трагедия происходящего не доходила до нас. Были оживлены, шутили. Одноклассник Глеб Попов, смеясь, говорил, что его мама и бабушка плачут, собирая его вещи. Он сказал: «Трусики складывают!»


Глеб погиб вскоре под Ленинградом. Погиб на фронте и лучший ученик класса Рувим Гельман...»
С.В.Старков, будущий парторг одной из фабрик, перед войной преподавал в вечернем техникуме.
«Позавтракав, я пошел на фабрику «Уралобувь». На этот день, 22 июня, был назначен экзамен по политэкономии для студентов-вечерников. Понимаете, в рабочий день проводить его тяжело — они уставшие приходят из цехов, поэтому договорились на выходной.
Я 8 или 9 человек пропустил, как вдруг заходит Зайченко и говорит: выступал Молотов о нападении Германии, немцы бомбят города...
«Эх! Катастрофа!» — сказал я и, прервав экзамен, отправился домой. Когда шел по городу, радио повторяло страшное сообщение».
З.П.Хребтикова, мастер одного из цехов электродепо станции Свердловск-Сортировочный, где-то перед обедом вернулась с большим букетом цветов с огорода. Вскоре к ней как к общественному коменданту зашел побеседовать молоденький красивый милиционер. И они вместе услышали по радио, что будет передано важное сообщение.
«Нам стало непонятно, тревожно, — вспоминала Зинаида Петровна. — И вот Молотов объявил... Участковый, не говоря ни слова, встал и ушел. Больше я его никогда не видела».
Именно в тот день в другом районе города работал милиционер Е.Е.Шаманаев.
— Я заступил на пост в Пионерском поселке, — рассказывал он. — У меня там будочка у хлебного магазина. Вдруг звонят: «Егор! Иди в отделение! За повестками. Война началась...»
Я — в отделение на Карла Маркса, 6. Получил повестки — 12 штук, разнес по адресам...
»

Подросток военных лет, краевед Василий Константинович Некрасов, очень емко сказал об этом дне: «22 июня все в городе шевелилось, плакало, провожало, вздыхало...»
Впереди было 1417 дней и ночей.

Источник


понедельник, 19 октября 2015 г.

В Екатеринбурге заложили Аллею уральского садоводства

23 Сентября 2015
Сегодня деревья высадили на территории строящегося квартала Екатеринбург-City. В центре города появились плодовые сорта яблонь – «Папироянтарное», «Уралец», «Ранетка пурпуровая».



 

Уникальность этой аллеи в том, что она призвана прославить труды уральских садоводов и, по сути, стать мостиком между прошлым и настоящим. Она соединит историческое для Екатеринбурга место — сад Казанцева, талантливого селекционера, и башню «Исеть» — мощный проект УГМК.

Молодые яблони сегодня высаживали представители компании, ученые и руководство областного краеведческого музея. Наталья Ветрова, гендиректор Свердловского областного краеведческого музея: «Не знаю, будут ли собирать эти яблоки и варить из них варенье, но пусть яблони цветут. Очень важно, что сохраняется уральское наследие».

Источник 

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~



В центре Екатеринбурга появилась яблоневая аллея имени Дмитрия Казанцева.
Саженцы «с историей» высадили недалеко от усадьбы основателя уральского садоводства — у башни «Исеть».

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Яблони Казанцева с видом на «Исеть»

Евгений СУСОРОВ, 24 сентября 2015 

 Дикими яблонями в центре города давно уже никого не удивишь. А вот этой красавице, по-научному именуемой «Домашняя», ещё предстоит удивлять горожан и гостей Екатеринбурга: ведь она настоящая, садовая, с плодами размером с хороший кулак, да ещё и растёт посреди квартала перспективной деловой застройки, более известного как «Екатеринбург-Сити».

Плодов, правда, на ней пока нет — не сезон, да и вызревать саженцу до стадии плодоношения ещё два-три года. Зато руки, сажавшие его в лунку, принадлежат настоящим профессионалам садоводческого дела: директору Свердловской селекционной станции садоводства Ирине БОГДАНОВОЙ, директору института лесопромышленного бизнеса и дорожного строительства УГЛТУ Эдуарду ГЕРЦУ и ректору Уральского лестеха Андрею МЕХРЕНЦЕВУ. Впрочем, в гордом одиночестве ей расти не судьба: целую аллею яблонь, выведенных уральскими селекционерами специально для наших подзолистых почв и неласкового климата, высадил в среду, 23 сентября, у подножия башни «Исеть» десант «садоводов-любителей», состоящий из учёных УрО РАН, сотрудников Свердловского областного краеведческого музея, Музея истории плодового садоводства Среднего Урала и представителей строительной компании, ведущей застройку Сити. По словам участников акции, новорождённая Уральская аллея садоводства станет одним из ярких объектов на туристической карте города и позволит воссоздать массив зелёных насаждений, частично утраченных при строительстве делового комплекса.

Когда в начале «нулевых» в районе улиц Февральской и Октябрьской революций началась застройка бизнес-квартала «Екатеринбург-Сити», многие краеведы опасались, что при строительстве пострадают памятники архитектуры и уникальные зелёные насаждения, помнящие ещё дореволюционные времена. Однако случилось с точностью наоборот: в среду, 23 сентября, у подножия строящейся башни «Исеть» появилась… яблоневая аллея. В акции приняли участие известные уральские биологи, садоводы и селекционеры Лидия СЁМКИНА, Леонид КОТОВ, Ирина БОГДАНОВА, Эдуард Герц, заведующий Музеем истории плодового садоводства Среднего Урала Геннадий КОРОЛЕНКО, хранитель легендарного «сада Казанцева», расположенного всего-то в трёхстах метрах от будущего небоскрёба.

Мало кто знает, но садоводство на Урале насчитывает всего… 100 лет. В далёком 1914 году екатеринбургский селекционер-любитель Дмитрий КАЗАНЦЕВ высадил в своём приусадебном саду (как раз там, где нынче располагается Музей истории плодового садоводства Среднего Урала) первые саженцы экспериментальных зимостойких гибридов. В 1939 году созданный Казанцевым и его коллегой, селекционером Кузьмой РУДЫМ, сорт «Кордик» завоевал серебряную медаль на ВДНХ. Тогда же на Среднем Урале возникла первая государственная селекционная станция — Свердловская опытная станция садоводства, а сад Казанцева стал её официальным подразделением, научно-экспериментальной базой. Сейчас там, как уже было сказано, — Музей садоводства, входящий в структуру Областного краеведческого музея. Несмотря на проведённую недавно реконструкцию дома-усадьбы Казанцева и инвентаризацию расположенных на его территории садовых деревьев, работы на этом объекте ещё очень много: предстоит реконструировать легендарные «яблони Казанцева», высадить новые сорта, выведенные уральскими садоводами, и привести в порядок старинную брусчатку, чудом сохранившуюся с дореволюционных времён. По словам Геннадия Короленко, одна из яблонь новорождённой Аллеи уральского садоводства может стать своего рода «опытной площадкой» для прививки экспериментальных сортов. А значит, дело Казанцева и спустя век живёт, побеждает и плодоносит.

Источник