Владислав Зорин
Опубликовано в книге «В одном городе». Екатеринбург, 1994 г. Стр. 117‒120
(Николай Никонов «Старикова гора», 1983 год)
Истинный горожанин — пленник города. Он всегда ощущает его величие, громаду, странную силу над собой. Даже когда погружен в себя, в воспоминания, он все равно чувствует его дыхание, слышит гул его житейского прибоя... В молодые годы он любит город до безумия. И ненавидит порой сейчас, когда выбраться из его чрева уже нет сил — стоит подумать об этом, как становится страшно: если лишится привычного городского, он умрет от тоски. В его воспоминаниях были не захламленные улицы и облупившиеся здания нынешнего Екатеринбурга, а те, Свердловские. Конечно, город и тогда был не идеальной чистоты, порядка и сплошь интересной архитектурной застройки...
Как он любил гулять по тому городу! Выбирал тихие улочки, где сохранились старинные особняки с узорными решетками подъездов, уложенным булыжником вокруг. Ему всегда хотелось заглянуть внутрь особняка, подняться наверх по скрипучей парадной лестнице и ощутить устоявшийся запах прошлого столетия или начала нынешнего. Старина его гипнотизировала, в ней для него таилась какая-то необъяснимая одухотворенность, как для японца!
Когда его постигла неудача и перед ним встал вопрос о возвращении в глухую провинцию, он переживал и обдумывал факт предстоящей разлуки с большим городом. А потом принял решение, как клятву: «Нет! Я должен отвоевать у этого города место для себя, — я его пленник, раб и малая частица!»
Облик города — не только архитектура. Это еще сады и парки, площади и скверы и вид с птичьего полета... Он с большим удовольствием посещал парк Дворца пионеров — по зыбкому подвесному мосту проходил в знаменитую беседку и подолгу там оставался. Вечером шел в сад Вайнера. Иногда забредал на территорию лютеранского кладбища, отыскивал сохранившиеся художественно выполненные надгробия какому-нибудь генералу или просто благоверному супругу. Надгробия не навевали на него скорбь, а только тихую печаль. Изредка заходил в Зеленую рощу полюбоваться на величественный Александро-Невский собор...
И не заметил, как с годами из созерцателя превратился в защитника старины. Так, из Александро-Невского собора предлагал убрать экспонаты краеведческого музея и разместить орган, как в Домском соборе. В беседке бывшей усадьбы Расторгуева-Харитонова настаивал восстановить сложную систему фонтанов, очистить прилегающий пруд, возвратить первоначальную планировку зданию и парку. На месте старого лютеранского кладбища, что оказалось в центре Втузгородка, «впритык» к жилым кварталам, рекомендовал разбить парк-музей под открытым небом, собрав на одну площадку сохранившиеся надгробия, представляющие интерес как произведения искусства, а на другую — оригинальные архитектурные детали сносимых старинных зданий.
Ратовал за сохранение водоема в парке Маяковского, без чего он терял свою привлекательность. Специально в будний день ходил к недавно открытому мемориалу погибшим визовцам в годы Великой отечественной войны и в местной газете выразил свое впечатление: памятник поставлен не на месте, ибо площадь, образованная за счет трамвайного кольца, мала, там нет тишины, какая должна быть у подобных памятников.
Коснувшись одной площади, не умолчал о другой — перед «Рубином», которая так и осталась ничем иным, как местом пересечения двух магистральных улиц, хотя в будущем она может состояться за счет сноса фабрики «Одежда», примыкающего к сберкассе углового здания. Тогда площадь украсит и «Рубин», и Дом политпросвещения, и памятник Малышеву. Большая площадь потребует возрождения фонтанов у «Рубина», заглохших от тесноты...
Было там придумано много интересного, и все же чего-то не хватало. Наконец, понял: южная стена плотины, разделенная пополам горловиной, откуда с ревом извергается вода, удручаюше голая. Единственный барельеф, изображающий эпизод из деятельности Татищева на Урале, не заменил интересного памятника Татищеву, на высоком постаменте, чтобы его могли обозревать и проходящие по улице люди, и спустившиеся по гранитным ступеням в сквер.
Центральная улица города — Главный проспект — всегда живет особой жизнью. Он обитал от нее неподалеку и при желании попадал в ее водоворот через каких-нибудь 10—15 минут. Вечерами она его успокаивала, он переставал чувствовать себя одиноким, днем же настраивала на деловой лад — не расхолаживала, как улицы южных городов. Лишь позже, с годами, он стал ощущать спертость ее воздуха, перенасыщенность транспортом, загрязненность, загазованность, шум, малочисленность на ней фонарей, скверов, старинных зданий, Снова выразил в письменной форме свое негодование, когда узнал про «очистку» её срединной полосы от насаждений: «Кто тот безумец, что настаивает сделать ее голой, как шиш на блюде; кому нравится ее сплошная асфальтизация в то время, когда совсем рядом с центром города трущобы; кто забыл, что зеленые массивы и насаждения — легкие города? Их в черте города становится все меньше: стареет Зеленая роща — ее хвойные деревья имеют сухую макушку, что является верным признаком гибели; вырубке подвергаются юго- западные леса, примыкающие к Микрорайону — их площадь уменьшена наполовину; сад Вайнера больше не существует...»
Между тем сносили старинные особняки, вместе с деревянными, их окружающими, под разными предлогами — по ночам и в открытую, и все больше в центре города. Строили общественные здания: распластанный по земле Дворец спорта, унылый, как призрак, Медгородок на юго-западе; поставили впритык к приличному зданию коробку управления Метро- строем на площади 1905 года...
Правда, были редкие удачи: киноконцертный театр «Космос», Дворец молодежи, Дом политпросвещения... Но их так мало, что невольно хочется воскликнуть актами Гоголя, сказанными в XIX столетии, а, точнее, в 1831 году: «Неужели прошел невозвратимо век архитектурный?» И добавить от себя: «Неужели наша эпоха XX столетия, последних лет особенно, оставит после себя только мусор?»
Уничтожение старины под видом реконструкции и новостроек так бы и продолжалась, несмотря на протесты общественности, если бы не наступление инфляции, на преодоление которой власть имущим приходится затратить немалые средства из бюджета, а не растрачивать их на осуществление некоторых спорных архитектурных проектов.
Против отмены спорных замыслов общественность сейчас было бы трудно поднять: основная людская масса занята проблемами выживания. Наиболее активная — политической борьбой, менее активная — приобщением к религии, что в общем-то радует, ибо религиозные веяния возвратили по назначению здания храмов Вознесения, Александра Невского..., не дадут погибнуть они и зеленым насаждениям, прилегающим к ним.
...Когда случайно проходит по проспекту Ленина, то видит на каждом шагу «комок», а вокруг него непременно мусорную свалку. Он больше не гуляет там: боится отдаться течению людского потока — по нему не идут, а бегут; на нем не говорят, а кричат; на его остановках в транспорт не садятся, а штурмуют.
Все эти явления переходного периода не приличествуют проспекту с названием Главный. Ибо такое название по своей сути предполагает наличие высокой культуры его содержания и обитания на нем. И, основное, требует достойного центра города, через который он пролегает.
Больше сидит в квартире панельного дома, которая далеко не крепость, хотя на ее окнах установлены решетки, а на дверях железо. Наступит ли, думает он, время в его бытность, когда эти тюремные атрибуты можно будет убрать? Или придется оставить поколению XXI века?
Памяти Бориса Рябинина
«Звала неизбывная ностальгия
горожан по привычным вечерним
улицам, по людскому движению,
цветным огням реклам».
(Николай Никонов «Старикова гора», 1983 год)
Истинный горожанин — пленник города. Он всегда ощущает его величие, громаду, странную силу над собой. Даже когда погружен в себя, в воспоминания, он все равно чувствует его дыхание, слышит гул его житейского прибоя... В молодые годы он любит город до безумия. И ненавидит порой сейчас, когда выбраться из его чрева уже нет сил — стоит подумать об этом, как становится страшно: если лишится привычного городского, он умрет от тоски. В его воспоминаниях были не захламленные улицы и облупившиеся здания нынешнего Екатеринбурга, а те, Свердловские. Конечно, город и тогда был не идеальной чистоты, порядка и сплошь интересной архитектурной застройки...
Как он любил гулять по тому городу! Выбирал тихие улочки, где сохранились старинные особняки с узорными решетками подъездов, уложенным булыжником вокруг. Ему всегда хотелось заглянуть внутрь особняка, подняться наверх по скрипучей парадной лестнице и ощутить устоявшийся запах прошлого столетия или начала нынешнего. Старина его гипнотизировала, в ней для него таилась какая-то необъяснимая одухотворенность, как для японца!
Когда его постигла неудача и перед ним встал вопрос о возвращении в глухую провинцию, он переживал и обдумывал факт предстоящей разлуки с большим городом. А потом принял решение, как клятву: «Нет! Я должен отвоевать у этого города место для себя, — я его пленник, раб и малая частица!»
Облик города — не только архитектура. Это еще сады и парки, площади и скверы и вид с птичьего полета... Он с большим удовольствием посещал парк Дворца пионеров — по зыбкому подвесному мосту проходил в знаменитую беседку и подолгу там оставался. Вечером шел в сад Вайнера. Иногда забредал на территорию лютеранского кладбища, отыскивал сохранившиеся художественно выполненные надгробия какому-нибудь генералу или просто благоверному супругу. Надгробия не навевали на него скорбь, а только тихую печаль. Изредка заходил в Зеленую рощу полюбоваться на величественный Александро-Невский собор...
И не заметил, как с годами из созерцателя превратился в защитника старины. Так, из Александро-Невского собора предлагал убрать экспонаты краеведческого музея и разместить орган, как в Домском соборе. В беседке бывшей усадьбы Расторгуева-Харитонова настаивал восстановить сложную систему фонтанов, очистить прилегающий пруд, возвратить первоначальную планировку зданию и парку. На месте старого лютеранского кладбища, что оказалось в центре Втузгородка, «впритык» к жилым кварталам, рекомендовал разбить парк-музей под открытым небом, собрав на одну площадку сохранившиеся надгробия, представляющие интерес как произведения искусства, а на другую — оригинальные архитектурные детали сносимых старинных зданий.
Ратовал за сохранение водоема в парке Маяковского, без чего он терял свою привлекательность. Специально в будний день ходил к недавно открытому мемориалу погибшим визовцам в годы Великой отечественной войны и в местной газете выразил свое впечатление: памятник поставлен не на месте, ибо площадь, образованная за счет трамвайного кольца, мала, там нет тишины, какая должна быть у подобных памятников.
Коснувшись одной площади, не умолчал о другой — перед «Рубином», которая так и осталась ничем иным, как местом пересечения двух магистральных улиц, хотя в будущем она может состояться за счет сноса фабрики «Одежда», примыкающего к сберкассе углового здания. Тогда площадь украсит и «Рубин», и Дом политпросвещения, и памятник Малышеву. Большая площадь потребует возрождения фонтанов у «Рубина», заглохших от тесноты...
 |
| Плотинка. Реконструкция Монетки. Прим. 60-е гг. Фото отсюда. |
Как и многие горожане, он ждал с нетерпением открытия Исторического сквера в центре города. Когда, наконец, его открыли, он пошел туда не сразу — после того, как улеглись страсти патриотов города. Приходил не раз и не два.
Было там придумано много интересного, и все же чего-то не хватало. Наконец, понял: южная стена плотины, разделенная пополам горловиной, откуда с ревом извергается вода, удручаюше голая. Единственный барельеф, изображающий эпизод из деятельности Татищева на Урале, не заменил интересного памятника Татищеву, на высоком постаменте, чтобы его могли обозревать и проходящие по улице люди, и спустившиеся по гранитным ступеням в сквер.
Центральная улица города — Главный проспект — всегда живет особой жизнью. Он обитал от нее неподалеку и при желании попадал в ее водоворот через каких-нибудь 10—15 минут. Вечерами она его успокаивала, он переставал чувствовать себя одиноким, днем же настраивала на деловой лад — не расхолаживала, как улицы южных городов. Лишь позже, с годами, он стал ощущать спертость ее воздуха, перенасыщенность транспортом, загрязненность, загазованность, шум, малочисленность на ней фонарей, скверов, старинных зданий, Снова выразил в письменной форме свое негодование, когда узнал про «очистку» её срединной полосы от насаждений: «Кто тот безумец, что настаивает сделать ее голой, как шиш на блюде; кому нравится ее сплошная асфальтизация в то время, когда совсем рядом с центром города трущобы; кто забыл, что зеленые массивы и насаждения — легкие города? Их в черте города становится все меньше: стареет Зеленая роща — ее хвойные деревья имеют сухую макушку, что является верным признаком гибели; вырубке подвергаются юго- западные леса, примыкающие к Микрорайону — их площадь уменьшена наполовину; сад Вайнера больше не существует...»
Между тем сносили старинные особняки, вместе с деревянными, их окружающими, под разными предлогами — по ночам и в открытую, и все больше в центре города. Строили общественные здания: распластанный по земле Дворец спорта, унылый, как призрак, Медгородок на юго-западе; поставили впритык к приличному зданию коробку управления Метро- строем на площади 1905 года...
Правда, были редкие удачи: киноконцертный театр «Космос», Дворец молодежи, Дом политпросвещения... Но их так мало, что невольно хочется воскликнуть актами Гоголя, сказанными в XIX столетии, а, точнее, в 1831 году: «Неужели прошел невозвратимо век архитектурный?» И добавить от себя: «Неужели наша эпоха XX столетия, последних лет особенно, оставит после себя только мусор?»
Уничтожение старины под видом реконструкции и новостроек так бы и продолжалась, несмотря на протесты общественности, если бы не наступление инфляции, на преодоление которой власть имущим приходится затратить немалые средства из бюджета, а не растрачивать их на осуществление некоторых спорных архитектурных проектов.
Против отмены спорных замыслов общественность сейчас было бы трудно поднять: основная людская масса занята проблемами выживания. Наиболее активная — политической борьбой, менее активная — приобщением к религии, что в общем-то радует, ибо религиозные веяния возвратили по назначению здания храмов Вознесения, Александра Невского..., не дадут погибнуть они и зеленым насаждениям, прилегающим к ним.
...Когда случайно проходит по проспекту Ленина, то видит на каждом шагу «комок», а вокруг него непременно мусорную свалку. Он больше не гуляет там: боится отдаться течению людского потока — по нему не идут, а бегут; на нем не говорят, а кричат; на его остановках в транспорт не садятся, а штурмуют.
Все эти явления переходного периода не приличествуют проспекту с названием Главный. Ибо такое название по своей сути предполагает наличие высокой культуры его содержания и обитания на нем. И, основное, требует достойного центра города, через который он пролегает.
Больше сидит в квартире панельного дома, которая далеко не крепость, хотя на ее окнах установлены решетки, а на дверях железо. Наступит ли, думает он, время в его бытность, когда эти тюремные атрибуты можно будет убрать? Или придется оставить поколению XXI века?
Комментариев нет:
Отправить комментарий